— Служить я больше не буду никогда, — сказал князь Андрей. — Я ли не гожусь для нашей службы или служба не годится для меня — я не знаю, но мы не пара. Я даже думаю, что не гожусь я. — Он улыбнулся. — Да, мой дружок, много, много мы изменились с тех пор, гордости ты во мне [не] найдешь теперь. Я смирился. Не перед людьми, потому что [2953] они большей частью хуже меня, но перед жизнью смирился. Сажать деревья, воспитывать ребенка, для забавы упражняться в умственной игре, коли это забавляет кое как меня (вот видишь, читая Монтескье, делаю выписки. Зачем? Так, время убиваю). Вот они, — он указал на мужиков с песком, — тоже делают и хорошо.

— Нет, вы не изменились, — сказал Pierre подумав. — Ежели у вас нет гордости честолюбия, у вас та же гордость ума. Она то и есть гордость, и порок и добродетель.

— Какая же гордость, мой друг, чувствовать себя виноватым и бесполезным, а это я чувствую и не только не ропщу, но доволен.

— Отчего виноватым? — Они были уже в кабинете в это время. Андрей указал на чудесный портрет маленькой княгини, которая, как живая, смотрела на него. [2954]

— Вот отчего, — сказал он, размягченный присутствием милого ему человека; губа его задрожала, он отвернулся. [2955] Pierre понял, что Андрей раскаивался в том, что он мало любил свою жену, и понял, как в душе князя Андрея это чувство могло дорасти до страшной силы, но он [2956] и не понимал, как можно было любить женщину. [2957] Он замолчал.

— Ну вот что, моя душа, — сказал князь Андрей, чтоб переменить разговор. — Я здесь на биваках. Я приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к старику и к [2958] моему мальчишке. Он там у сестры. Я тебя познакомлю с [2959] ними. Мы поедем после обеда. [2960]

За обедом зашел разговор о женитьбе Pierr'a. [2961] Андрей спросил его, как это случилось. Pierre покраснел багрово, опять так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо заговорил:

— После, после, я вам расскажу когда нибудь. — Он задыхался, говоря это. Андрей вздохнул и сказал, что то, что случилось, должно было ждать, что счастливо, что так кончилось и что Pierre удержал еще какую нибудь веру в людей. [2962]

— Да, мне очень, очень жаль тебя.

— Да всё это кончено, — сказал Pierre, — и какое счастье, что я не убил этого человека. Этого бы я век не простил себе.

Князь Андрей улыбнулся.

— Э, на войне бьют таких же людей, [2963] — сказал он. — И все находят это очень справедливым. А убить злую собаку даже очень хорошо. Eh, mon cher, то, что справедливо и несправедливо — не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым. Надо только жить так, чтоб не было раскаяния. Правду J[oseph] M[aistre] сказал: «Il n'est dans la vie que deux maux bien r'eels: c'est le remords et la maladie. Et il n'est de bien que l'absence de ces maux». [2964] Жить для себя, избегая только для себя этих двух зол, вот вся моя мудрость теперь. [2965]

— Нет, я жил только для себя, — начал Pierre, — и этим я только погубил свою жизнь. Нет, я с вами не могу согласиться. Нет, только теперь я начинаю понимать всё значение христианского учения любви и самопожертвования. — Андрей молча глядел своими потухшими глазами на Pierr'a и кротко, насмешливо улыбался.

— Поедем скорее к сестре, к княжне Марье, с ней вы сойдетесь. Вот, душа моя, какая разница между нами.

[ Далее со слов:Ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь… кончая:Он ничего не отвечал ему. — близко к печатному тексту. T. II, ч. 2, гл. XI.]

— Так вот кого и чего жалко: человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их задниц и лбов, которых сколько ни секи, сколько ни брей всё останутся такими же задницами и лбами.

— Vrai, vrai! [2966] — закричал Pierre, которому понравилось это новое воззрение на занимавшее его дело.

Вечером князь Андрей и Pierre сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, [2967] поглядывая на Pierr'a, [2968] прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в очень хорошем расположении духа.

— Как я тебе рад! как рад! — говорил он.

Pierre мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погружен в свои мысли.

— А ты любишь детей? — спросил он потом после молчания. — Смотри же, скажи мне правду, как он тебе понравится? — Pierre коротко обещался. — А как ты страшно переменился, — сказал князь Андрей. — И к лучшему, к лучшему. [2969]

Pierre всё не говорил. Он думал о том, что надо ему открыть Андрею учение масонства; но как только он придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё его учение, и он боялся начать, выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.

— Нет, отчего же вы думаете, — вдруг начал Pierre, [2970] опуская голову и принимая вид бодающегося быка, — отчего вы так думаете? Вы не должны так думать. [2971]

— Да ты про что?

— Про жизнь, про назначение человека, про царство зла и беспорядка. Это не может быть. Я так же думал и меня спасло, вы знаете что? Масоны. Нет, вы не улыбайтесь, масонство это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. — И он начал излагать Андрею масонство, как он понимал его, в чем едва ли согласились бы с ним его братья каменщики. Он говорил, что масонство есть учение мудрости, учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков, учение, признающее в человеке первенствующими его способность [2972] совершенствования себя, помощь ближнему, искоренение всякого зла и распространение этого учения равенства, любви и знания.