— Братцы! [2363] закричал он.

[2364] В то время, как Растопчин с крыльца начал говорить народу, в числе выдвинутых вперед лиц больше всех бросились ему в глаза два лица: покрытое веснушками лицо с рыжими бровями и рыжей, закрутившейся бородой кучера или извозчика и черное, закопченное, худое лицо кузнеца с большими черными глазами.

Эти два лица представлялись графу Растопчину олицетворением de la pl`ebe, de la lie du peuple, [2365] и к ним он более обращался. [2366] Кучер [2367] утвердительно мигал глазами на каждое слово Растопчина. Кузнец, раскрыв рот и подняв брови, смотрел на генерала.

— Своим судом расправляйтесь с ним! — крикнул Растопчин [2368] и взглянул на кузнеца и на рыжего кучера, представителей de la pl`ebe. Рыжий кучер, согнувшись и закрыв лицо руками, задыхаясь, теснился прочь от крыльца. [2369] Кузнец морщился, как бы сбираясь плакать. [2370]

Почти все, стоявшие в первом ряду, [2371] отстранились и втеснились назад в толпу. Но в то время, как эти теснились назад, другие напирали вперед, и те, которые не видали того, что было, особенно те, которые были с пиками и ружьями, навалились на злодея, которого била команда драгун. [2372] Тем, которые были сзади, казалось, что этот злодей сейчас только что-то сделал ужасное. В толпе говорили, что он убить хотел Растопчина, что он царя убить хотел, что он — француз, и несколько человек пристало к драгунам. [2373]

Граф Растопчин сел между тем на дрожки, стоявшие на заднем дворе, и поехал по Мясницкой к Сокольникам.

Через 10 минут разбитое, измазанное в крови и пыли, уже мертвое, лицо [2374] Верещагина билось по мостовой. [2375]

— За что же? Кто он? — спрашивали в толпе.

— Как звать?

— Михаилом.

— Господи, помилуй раба твоего Михаила, — и толпа долго теснилась около трупа, лежащего на улице. [2376]

Побывав в своем загородном доме в Сокольниках и отдав там последние распоряжения, граф Растопчин на быстрых лошадях ехал через Сокольничье поле к Яузе. Как и всегда, человек обдумывает причину своего гнева только после того, как он удовлетворит ему; граф Растопчин перебирал в своей душе причины против Верещагина и, как всегда это бывает, чувствуя себя виноватым, старался только в воображении своем увеличить вину наказанного человека. «Он был судим и приговорен к смертной казни», думал Растопчин (никогда Верещагин не был приговорен, но было сказано только, и то по настоянию графа Растопчина, что он достоин смертной казни, но присуждается к каторжной работе).

«Он бравировал меня, он смеялся над законом, я не мог оставить его. Он развращенный полуобразованием и трактирами мерзавец. Народ разорвал бы меня. Ему нужно было мяса, как голодной стае волков», думал граф. «И сколько десятков тысяч людей гибнет на войнах. Что же я позволю себе думать о таком ничтожестве. Le bien publique!..» И граф Растопчин, чтобы развлечься от неотвязчивого воспоминания, стал смотреть по сторонам. Как ни свежо было теперь это воспоминание, он чувствовал, что оно глубоко, до крови врезалось в его сердце, что след этого воспоминания никогда не заживет, что чем дальше, тем злее, мучительнее будет оно жить в нем до конца жизни. Он слышал, ему казалось теперь, звук своих слов (как-то нечаянно, невольно сказанных): «руби его, вы головой ответите мне». Он видел испуганное лицо драгуна, вспомнил взгляд молчаливого, [2377] робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в синем лисьем тулупчике, — красивый, честный, рыцарски державший свое слово мальчик. «Нет, он изменник, он злодей. Он развращенный трактирной беседой». И Растопчин, чтобы развлечься, [2378] старался приглядываться к тому, что было вокруг его.

Поле было пустым, только в конце его, у богадельни и желтого дома [2379] странные люди [2380] в белых одеждах по три, по два, по одному — странно двигались то взад, то вперед по полю.

Это были только что выпущенные сумашедшие.

Один высокий сумашедший бежал к дрожкам графа Растопчина. [2381]

Обросшее неровными клочками бороды лицо его было худо, желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно-желтым белкам.

Он, не переставая, говорил и говорил, [2382] очевидно, не для того, чтобы его слышали, но только для того, чтобы изложить то, что ему было необходимо. На сумрачном лице его не только не было улыбки, но и не было возможности ее. Лицо его выражало постоянное торжество и строгое осуждение. [2383]

— Они трижды убили меня. Я трижды воскресал из мертвых. [2384] Они побили меня каменьями , [2385] они распяли меня. Они думали, что я не воскресну. Третий раз они растерзали мое тело. Они думали, что я умру и царствие божие разрушится. Я трижды разрушу и трижды воздвигну его. Убийцы царства небесного не узрят. [2386] Убийцы царства небесного...., — кричал он, всё возвышая и возвышая голос.

Граф Растопчин велел [2387] кучеру ехать скорее. Но долго ещё сумашедший бежал за ним и грозно кричал всё то же.

Въезжая в улицу, граф Растопчин оглянулся на [2388] одиноко на огромном поле стоявшего [2389] человека в белом халате. Он, что-то крича, продолжал делать жесты уезжающему Растопчину.