Спустившись с горы, он было сел в дрожки, чтобы ехать дальше, когда [1410] его окликнули от ворот одного двора. Это был его кучер и берейтор с лошадьми и клажей, стоявшие тут. Пьер зашел в избу, напился чаю, переоделся и поехал дальше. Приказал берейтору вести лошадей за собой.

К рассвету Пьер подъезжал к Можайску. Можайск весь был полон военными. [1411]

[1412] Здесь Пьер собрал слухи про то, что делалось в армии.

Вчера было сражение, при котором французы были разбиты, говорил один, а другой говорил наоборот. «Светлейший стоит в Татаринове [1413] в середине армии и назавтра ждут сражения», — говорил один, а другой говорил, что велено отступать.

Напившись чая и освежившись, Пьер [1414] поехал дальше.

Утро было яркое, с блестящим солнцем. «Скорее, скорее! — подумал Пьер. — Как могла мне приходить мысль вернуться назад». Пьер велел вести лошадей за собой, сел в дрожки и поехал дальше.

[1415] Пьер про всё много читал, но в особенности про войну, и имел не только определенное понятие о стратегии и тактике, но считал себя даже знатоком в этом деле, [1416] и ему казалось, что стратегические вопросы занимают его.

Проехав две разоренные деревни и узнав, что неприятель не далее, как в двух [?] верстах, Пьер [1417] стал подниматься в дрожках и внимательно оглядываться.

Пьер [1418] всё боялся, что он пропустит [1419] место, где начинается позиция. [1420]

До сих пор он видел [1421] всё одно и то же: войска, войска, солдаты в мундирах, в рубашках, пушки, ружья, лошади, офицеры и дорога, и разоренные деревни, но позиция всё не начиналась.

Пьер начинал бояться, что он пропустит что-нибудь интересное и позицию, и желал встретить кого-нибудь знакомого, чтобы разговориться.>

Но, кроме того, при виде всех этих лиц, толпившихся по дороге с разнообразно личными выражениями физиономий и однообразным, общим всем выражением серьезности, к прежнему чувству примешивалось в душе Пьера страстное любопытство узнать, понять что-то и не пропустить какой-нибудь подробности, которая могла ему разъяснить занимавший его вопрос.

В чем состоял этот вопрос, Пьер не знал хорошенько. Он знал только, что этот вопрос относился к войне, которую он не понимал. Был ли это вопрос о том, что дает успех в военном деле, или о том, выгодно ли наше стратегическое положение, или о том, много ли и каковы наши войска, или о том, как настроены эти войска, или в чем состоят распоряжения главнокомандующего? Он не знал, но знал, что что-то в этой области военных вопросов страстно интересует его, и приглядывался, прислушивался ко всему, стараясь не пропустить ни одной подробности. [1423]

[Далее от слов:Выезжая из Можайска, на спуске с огромной крутой и кривой горы кончая:Другой, молодой мальчик, рекрут без бороды и усов, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера и держал в руке кусок хлеба близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. XX.]

3-й лежал ничком, лица его не видно было, и слышны были не стоны, а звуки туженья, как будто он напруживался что-то сделать. Одна рука его висела на колесе, проскочив в расшатавшийся лубок телеги. Солдат, который с раненой рукой остановился за телегой, не дождавшись ответа от Пьера, взял эту висячую руку и заложил ее опять в телегу. Лежавший ничком солдат не пошевелился и не изменил равномерно издаваемых им звуков туженья, которые слышны были Пьеру, потому что он стоял над ним.

Кавалеристы песенники проходили над самой телегой.

— Ах, запропала да ежова голова.

Да на чужой стороне живучи, —

выделывали они разгульную и неприличную плясовую песню.

Ехавший ближе всех песенник, красный, здоровый солдат, оглянулся на Пьера и на телегу, над которой он стоял, подмигивал ему и в такт песни пожимал плечом.

Солдат с распухшей щекой прошамкал что-то своим кривым ртом, глядя на кавалериста.

— Заиграете, дай срок... — или что-то в этом роде, как послышалось Пьеру.

— Нынче не то, что солдат, а и мужички, видял? Мужичков и тех под француза гонят, — сказал со вздохом солдат, стоявший за телегой. — Уж когда тут. Под Москву подошел.

Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору.

Теперь, когда он ехал дальше и, испытывая то страстное любопытство, которое волновало его, он вспоминал эту телегу с ранеными, песенников и кавалеристов, весело шедших туда, откуда везли раненых, и вспоминал эту тень от откоса по изрытой горе, тужение лежавшего и веселый утренний свет [1424] на другом откосе и перебор, перезвоны в соборе, ему смутно представлялось, что вопрос, занимавший его, [1425] очевиднее представлялся ему там, на горе. Но в чем состоит этот вопрос? — говорил он себе, и, так как прежде читал военные книги, ему опять казалось, что более всего его интересуют вопросы стратегические, и потому он торопился поскорее и поскорее приехать вперед на передовую линию и осмотреть позицию, позицию, которую он воображал себе почти с такою же определенностью и ясностью, какие он видал на плане сражений. Он останавливался несколько раз, всходил на высоты, разговаривал с офицерами, но всё не мог себе составить ясного понятия о том, что будет, и торопился ехать вперед к главному штабу, который, как ему сказали, находился в деревне Татариновой и где он надеялся найти знакомых, которые ему объяснят дело. Офицеры же, с которыми он говорил, казалось, вовсе и не знали и не думали о том, что завтра будет сражение и что избрана какая-нибудь позиция. Один уланский майор сказал Пьеру, что даже, вероятно, вовсе не будет сражения и мы опять отступим.