7 Петр Гаврилович Степанов (1806—1869), актер Малого театра, брат артистки А. Г. Рыкаловой. Воспитанник Московского театрального училища, в 1825 г. поступил в драматическую труппу актером второго разряда, позднее выступал в ролях, «принадлежащих первому амплуа», в 1855 г. был режиссером; исполнял роли Тугоуховского («Горе от ума»), судьи («Ревизор»), Яичницы («Женитьба»), Мизгиря («Снегурочка»). Славился способностью имитировать. Шутка его с Александром Евстафьевичем Берсом на пари с Андреем Евстафьевичем описана Ярцевым (стр. 81) в биографии Степанова («Ежегодник имп. театров». Сезон 1896—1897. Приложение. Книга первая, стр. 44—86).

8 С. А. Толстая переслала переписанные ею тексты «1805 г.» (Война и мир). В сопроводительном письме от 26 ноября она писала Толстому: «Вот, Левочка, мой друг, посылаю тебе мое списыванье и прошу извинения, что ленилась и мало переписывала. Теперь жаль, что кончила, мне это было развлечение, тем более, что ты мне сказал в день отъезда: «Ты мне помощница». Я и рада бы писать с утра до ночи и помогать тебе». (ПСТ, стр. 31.)

9 «Дочь няни моих братьев, акушерка» (п. С. А.).

10 Мария Ивановна Абрамович. «Акушерка при Софьи Андреевне» (н. п. С. А.).

11 «Серебряная трубочка (канюля) была вставлена в горло отца после операции и паралича горла» (н. п. С. А.).

12 В письме от 25 ноября С. А. Толстая писала: «Как хорошо всё, что ты мне оставил списывать. Как мне нравится вся княжна Марья! Так ее и видишь. И такой славный, симпатичный характер! Я тебе всё буду критиковать. Князь Андрей, по моему, всё еще не ясен. Не знаешь, что он за человек. Если он умен, то как же он не понимает и не может растолковать себе свои отношения с женой? Старый князь очень тоже хорош. Но мне первый, которым ты был недоволен, нравился больше. Я уж из того составила себе в голове идеал, который не подходит к теперешнему князю. Сцена отъезда князя Андрея очень хороша, и с образом княжны Марьи, отлично! Мне было такое удовольствие это списывать. Пишешь ли ты в Москве? Был ли у Каткова?» (ПСТ, стр. 31.)

13 «Авторская исповедь», написанная Н. В. Гоголем по поводу его «Выбранных мест из переписки с друзьями» (1847 г.), о которых Толстой писал H. Н. Страхову 16 октября 1887 г.: «Еще сильнее впечатление у меня..... — недели три тому назад при перечитываньи в 3-й раз в моей жизни переписки Гоголя. Ведь я опять относительно значения истинного искусства открываю Америку, открытую Гоголем 35 лет тому назад». Впрочем, оценивая впоследствии по пятибальной системе отдельные статьи «Выбранных мест», Толстой поставил «Авторской исповеди» единицу. (С. Спиро, «Беседы с Л. Н. Толстым». М. 1911, стр. 18.)

14 Лабурдет — гувернер братьев Берсов.

15 С. А. Толстая писала в письме от 5 декабря: «Спасибо тебе за брамапутров, я им очень рада. Боюсь только, что бабка моя их поморит. Я думаю взять их в кухню. Они скорее занесутся и будут сытее». (ПСТ, стр. 46.)

16 Яков Цветков, охотник, ездивший с Толстым. С. А. Толстая писала в письме от 25 ноября: «Тебе верно интересно знать про Якова. В больнице он лежать не захотел, и ушел оттуда. Ему хотели отрезать палец, он не дался ни за что. Это будет ужасная история, у него вся рука уже опухла и всё больно очень. Мы всё о нем наведывались, да делать-то не знаем что. Какой глупый народ, ужас просто. Того и гляди, что сделается Антонов огонь. Без тебя с ним не сладишь. Может быть и так пройдет, да навряд ли. Всё это очень дурно».

17 Анна Петровна Михайлова, жена Николая Дмитриевича Михайлова, служила у Толстых скотницей. О ней писала С. А. Толстая в письме от 5 декабря.

18 Евдокия Николаевна Михайлова (ум. 1879 г.), вышла замуж зa Алексея Степановича Орехова. Горничная у Толстых. Звали ее «Душкой»; прозвище ее было: «мама звала зa делом» (см. Илья Толстой, «Мои воспоминания», М. 1914, стр. 12).

19 Е. В. Толстая описывала Льву Николаевичу в письме от 1 декабря: «Мы нынче с Соней гуляли и были на мельнице, даже не забыли заглянуть в шалаш, где мы вспомнили старину. Мы прошлись по пруду сначала с трепетом, а потом уже смелее. Оттуда мы прошлись к пчельнику и перешли реку, не доходя брода. В лесу нам попался самый свежий заячий след, мы его преследовали очень далеко, но наконец он перепутался и, как мы спешили домой, то мы его, к большому моему сожалению, покинули».

1864 г. Декабря 2. Москва.

Милая моя Соня, ныньче вечеромъ получилъ твое огорчительное письмо и ни о чемъ другомъ не могу писать и думать, какъ о томъ, что у васъ длается. Я тебя и ночью все во сн видлъ и всего боюсь за васъ; главное не ослабвай, не приходи въ отчаяніе, согревай животъ, не давай лкарствъ, но привези доктора, непремнно привези, хоть не для того, чтобы давать его лкарствъ, но для того, чтобы надяться и услышать его успокоенія; я знаю, какъ это нужно, пошли непремнно, но все уже поздно будетъ, теперь уже прошло 4 дня. Я скоро пріду, не могу жить безъ тебя, но я не поду теперь, пока не узнаю, чмъ кончился поносъ, который меня мучитъ. Оспа ничего, это и вс наши сказали. Когда думаю о томъ, что можетъ случиться, то находитъ ужасъ, и потому стараюсь не думать. Одно, что утшаетъ меня, это то, что по всему тону письма твоего видно, ты не въ дух, и я утшаю себя мыслью, что ты сама себ преувеличиваешь и потому невольно мн. Коли бы я былъ увренъ, что при самомъ даже худшемъ исход, мн бы прислали телеграмму, я бы могъ быть спокоенъ; а теперь — нтъ; я знаю, что скажутъ: къ чему спшить извщать о несчастіи, всегда узнаетъ слишкомъ рано. Впередъ дай мн твердое, врное слово тотчасъ извстить, что бы ни было, а то иначе жить нельзя, «жить нельзя». Въ томъ, что ты не получаешь писемъ, я не виноватъ; начиная съ перваго дня моего прізда, я пропустилъ только одинъ день передъ операцией. Сегодня утромъ я диктовалъ немного Тан,1 читалъ книги для романа и перебиралъ бумаги изъ архива,2 которыя, по протекціи Сухотина, они приносятъ на домъ. Но несмотря на богатство матеріаловъ здсь, или именно вслдствіе этого богатства, я чувствую, что совсмъ расплываюсь и ничего не пишется. Я пересиливалъ себя, диктовалъ, но Таня ухала на коньки; я сбирался идти или пріхать туда, къ нимъ, на что и спрашивалъ вчера позволеніе у доктора, но оказалось, что перевязка и пальто такъ тяжелы, что я вернулся назадъ, дойдя только до Моховой.3 Безъ меня былъ Поповъ, но я объ этомъ не жалю, онъ не нуженъ и сдлать ничего не можетъ теперь, а нужна только перевязка, которую длаетъ его помощникъ, Гакъ. Я ему послалъ 30 р., и надюсь, больше здить не будетъ. Къ обду пришелъ Оболенскій,4 и я все не могу разобрать, къ кому онъ возгорлся любовью; только что то есть, и онъ очень милый мальчикъ, деликатный и скромный, а это ужъ большое качество. Вечеромъ читалъ и горевалъ надъ твоимъ письмомъ; здили съ Таней и Петей по магазинамъ; славный лунный вечеръ. Какъ-то ты его провела. Ежели бы были здоровы, похали бы кататься. Возвратившись, застали ддушку;5 онъ все такой же, но я съ грустью вижу, что весь престижъ, который онъ прежде для меня имлъ, весь исчезъ. Онъ привезъ карточку Костиньки6 съ усами, и мн ужасно хочется видть, а она еще въ неразобранномъ чемодан. Сейчасъ съ такой ясностью и ужасомъ мн пришла мысль: что, ежели у васъ несчастіе, я вчера писалъ теб такое шуточное письмо. Мн и пріятно каждый вечеръ быть съ тобой диктуя письмо, и вмст какое то тяжелое чувство, какъ во сн: хочешь и не можешь что-то схватить.

Прощай, моя милая, душечка, голубчикъ. Не могу диктовать всего. Я тебя такъ сильно всми любовями7 люблю все это время. Милый мой другъ. И чмъ больше люблю, тмъ больше боюсь. — Пожалуйста, дай мн слово телеграфировать все, какъ только развяжутъ руку, что будетъ дней черезъ 5, я убжусь, насколько она стала лучше, и не останусь здсь больше. Вс эти дни буду длать опыты и пріучаться къ зд; въ карет потихоньку хать не можетъ сдлать вреда. Вс наши очень милы и здоровы. А[ндрея] Е[встафьевича] здоровье, хотя онъ и жалуется, становится при мн лучше. Цлую всхъ; милымъ Зефиротамъ буду отвчать8 завтра. Напишите еще, милыя Зефироты, пожалуйста.