Все-таки боярско-княжеская знать представляла собой настоящую «расу господ», выпестованную на протяжении многих поколений. С детства ее представители проникались ролью правящего сословия, рано узнавали от родителей основные принципы современной военно-административной практики, могли воспользоваться опытом предков. Узкий круг служилой аристократии продуцировал лучших в России управленцев и военных командиров. Попытка заменить их выдвиженцами из нижних слоев военно-служилого класса потерпела крах: не тот материал поставляла дворянская масса, качеством пониже, попроще… Можно ведь и кухарку заставить управляться с государственными делами, но они идут существенно лучше, когда ими занимается тот, кого сама жизнь предназначила для этого. Русская служилая аристократия XVI столетия, энергичная, разворотливая, выносливая, мужественная, готовая к самопожертвованию [120] дает сто очков вперед высшему российскому дворянству, скажем, первой половины XIX века. Люди времен Александра I успели привыкнуть к тому, что им можно не служить на великого государя, не готовить себя к тяготам военной работы или грузу администрирования, изнежились, стали стремительно превращаться в обломовых… Дворянство восприняло право на «вольность», дарованное ему матушкой Екатериной II, как великое благо; а с него начинается история погибели наших дворян. Сначала они стали социально ненужным элементом, — что полезного эти люди умели делать, кроме царской службы? — а потом утратили само умение служить. Лучших из них, самых твердых, самых отважных, прикончили буденновские сабли. Всех прочих погубила вольность… Но в грозненскую эпоху о ней и речи быть не могло. Первая и самая сладкая вольность удельного периода потрескивала косточками в страшной мясорубке, а на вторую, либеральную и просвещенную, рассчитывать тогда не приходилось никому. В этих условиях наша знать была очень хороша, и Россия должна бы ею гордиться; но все, что существовало ниже ее уровня, хотя бы и среди «служилых людей по отечеству», заменить высшую знать на ее месте явно не могло. Конечно, она была несколько избалована обстоятельствами «боярского правления», лелеяла проекты реорганизации центральной власти, проявляла своеволие и даже принималась строить заговоры. Капризы обходились ей дорого, Иван III, Василий III и — до поры до времени — Иван IV ставили ее на место адекватными методами. Твердость государевой руки была благодетельна: аристократия, так же, как и любой другой социальный слой, участвует в общественном разделении труда и не может иметь монополии на власть. Во всяком случае, вся полнота военно-политической власти в Русской православной державе принадлежит монарху, а не аристократической верхушке, как бы ни манили ее привилегии польско-литовской магнатерии, как бы ни хотелось ей сделать из монарха пожизненного премьер-министра. При всем том наша знать никак не заслуживала ни опричного террора, ни страшного унижения грозненской эпохи. И, главное, не достойна была она разрушения той социальной машины, которая составляла самое суть ее иерархического устройства. Иван Васильевич решил по одному своему произволу поднимать из дворянских низов военачальников, дипломатов, судей и равнять их с высшей знатью [121] . Но военное командование и административная служба составляли смысл социальной работы аристократии, и, следовательно, у нее были все права претендовать на рекрутирование управленцев только из ее среды и допускать противное лишь в виде исключения, малым ручейком, в честь очевидных заслуг перед державой…

Итак, Иван IV попытался эту систему сломать и на ее место поставить новую. В начале 70-х годов XVI столетия он оказался в ситуации, когда армии его были разгромлены, страна пришла на грань мощного социального взрыва, грозный неприятель добрался до столицы, а новая система не давала монарху возможности справиться со всеми этими напастями. Опричнина «закрывается», служебно-родовая организация правящего класса сохраняется, государь взамен получает право косметических вторжений в его структуру [122] , но более никогда не посягнет на фундаментальные свойства старой системы…

«Когда эта игра была кончена, — пишет Штаден, — все вотчины были возвращены земским, так как они выходили против крымского царя. Великий князь долее не мог без них обходиться. Опричникам должны были быть розданы взамен этого другие поместья»{85}. Курсивом здесь выделено главное: без собственной знати, организованной именно так, как сложилось еще при Василии III, Иван Васильевич не мог обходиться. Ему оставалось только признать это.

Однако всякий эксперимент и всякий поворот на попятный имеют свою цену. Как уже говорилось, когда-то Иван IV получил по наследству нечто вроде гоночного автомобиля с чудовищно сложной системой управления. Так вот, после всех попыток упрощения этой системы, после всех общественных и военных «аварий» этот автомобиль пришел в полуразбитое состояние и нуждался в ремонте. Но пока продолжалась Ливонская война, у Московского государства не было времени на необходимую передышку, накопление новых сил, восстановление разрушенного. Автомобиль с каждым годом ездил все медленнее, а на поворотах из него сыпались гайки. Лишь в царствование Федора Ивановича страна получила долгожданную передышку. Правда, слишком краткую и явно недостаточную для «капремонта».

В военном отношении это означало следующее: нет ни достаточного количества талантливых военачальников, ни достаточного количества простых воинов.

Относительно первого показательна оценка Джильса Флетчера: «Главные начальники, или полководцы… по названию их и степеням следующие: во-первых, большой воевода, то есть старший военачальник, или генерал-лейтенант, подчиненный прямо царю. Обыкновенно он избирается из четырех главных дворянских домов в государстве, впрочем, так, что выбор делается не по степени храбрости или опытности в делах воинских; напротив, считают вполне достойным этой должности того, кто пользуется особенным значением по знатности своего рода и вследствие этого расположением войска, хотя ничем более не отличается. Стараются даже, чтобы эти два достоинства, то есть знатность происхождения и власть, никак не соединялись в одном лице, особенно если в нем заметят ум или способность к делам государственным… [123] Большим воеводой, или генералом, бывает теперь обыкновенно в случае войны один из следующих четырех: князь Федор Иванович Мстиславский, князь Иван Михайлович Глинский, Черкасский и Трубецкой [124] . Все они знатны родом, но не отличаются никакими особенными качествами, и только Глинский, как говорят, обладает несколько лучшими дарованиями. Чтобы заменить этот недостаток воеводы, или генерала, к нему присоединяют другого, также в качестве генерал-лейтенанта, далеко не столь знатного родом, но более замечательного по храбрости и опытности в ратном деле, так что он распоряжается всем с одобрения первого. Теперь главный у них муж в военное время некто князь Дмитрий Иванович Хворостинин, старый и опытный воин, оказавший, как говорят, большие услуги в войнах с татарами и поляками. Под воеводой и его генерал-лейтенантом находятся еще четверо других, которые командуют всей армией, разделенной между ними, и могут быть названы генерал-майорами… Каждый из четырех последних имеет в своем распоряжении свою четверть, или четвертую часть, из коих первая называется правым полком, или правым крылом, вторая левым полком, или левым крылом, третья ручным полком или разъединяющим отрядом [125] , потому что отсюда посылаются отдельные лица для внезапных нападений, выручки или подкрепления, смотря по обстоятельствам; наконец, четвертая называется сторожевым полком, или охранным отрядом…» {86} Флетчер мог пользоваться сведениями Джерома Горсея, давно находившегося на территории Московского государства, мог просмотреть архивы Московской компании англичан и, несмотря на отдельные неточности по части военного дела в России, он выглядит в этой области достаточно осведомленным человеком. Важно не перечисление полков и не звания воевод, а порядок их назначения на службу. Всякий англичанин в соответствии с жесткими лондонскими инструкциями, попадая в Россию, так или иначе исполнял разведочную службу. Флетчеру сам Бог велел интересоваться русской армией и русскими военачальниками. Вследствие этого словам британского дипломата стоит доверять. Из них видно: либо верхушка российского военно-служилого сословия вообще не отличалась выдающимися командными способностями — а после Казани, Полоцка, Молодей в это трудно поверить, либо в результате грозненских войн, опричных и постопричных казней, а потом удаления с видных постов и самих бывших опричников-выдвиженцев из числа людей худородных (в первые годы правления Федора Ивановича) армия оскудела командирами искусными и храбрыми [126] .

Как уже говорилось, в 1577 году Иван IV во втором послании к Андрею Курбскому высказался в том духе, что хороших воевод у него хватает. Между казнями 1573 года и составлением этого послания промежуток невелик. Кое-что известно о потерях в воеводском корпусе, но, в сущности, они были незначительны. Самой серьезной из них стала казнь бывшего опричного воеводы, опытного военачальника Василия Ивановича Умного-Колычева в 1575 году, да кончина еще одного незаурядного воеводы, князя Юрия Ивановича Токмакова в 1576 году [127] . В целом же ущерб, нанесенный армии во время боевых действий и от казней, несравним с утратами 1565—1573 годов. Значит, одно из двух: либо государь делает хорошую мину при плохой игре, либо лучшие полководцы были выбиты в последние годы войны за Ливонию — позже, чем появилось второе царское послание Курбскому.

Период между 1578 и 1583 годами — самый несчастливый для русской армии, наверное, за все XVI столетие. Подробнее о нем будет рассказано ниже, здесь же хотелось бы остановиться на потерях в списке военачальников.

В 1577 году скончался от ранения Иван Васильевич Шереметев-Меньшой. В 1578 году под Венденом (Кесью) пали князь Василий Андреевич Сицкий, окольничий Василий Федорович Воронцов, дворянин «из Слободы» (т.е. приближенный к царю) Данила Борисович Салтыков, князь Михаил Васильевич Тюфякин. Тогда же попали в плен князь Петр Иванович Татев, князь Петр Иванович Хворостинин, князь Семен Васильевич Тюфякин. В 1579 году Стефан Баторий взял Полоцк. В плену оказались тамошние воеводы: князь Василий Иванович Телятевский (когда-то он возглавлял основные силы опричной армии!), князь Дмитрий Иванович Щербатый, Петр Иванович Волынский [128] да Иван Григорьевич Зюзин [129] . В крепости Сокол убит Борис Васильевич Шеин и попал в плен Федор Васильевич Шереметев. Тогда же погибли князь Михаил Юрьевич Лыков и князь Андрей Дмитриевич Палецкий. В 1580 году, после падения Великих Лук и ряда других укрепленных пунктов, русская армия потеряла пленными князя Федора Ивановича Лыкова, князя Михаила Федоровича Кашина, Юрия Ивановича Аксакова, Василия Петровича Измайлова, Василия Бобрищева-Пушкина. В Заволочье умер от ран Василий Юрьевич Сабуров и был захвачен поляками Иван Степанович Злобин. В результате поражения русского полевого корпуса под Торопцом думный дворянин Деменша Иванович Черемисинов и Григорий Афанасьевич Нащокин попали в плен. В 1581 году перебежал к литовцам стольник Давыд (Нежданович) Вельский. Литовцы взяли Холм, и в плену оказались князь Петр Иванович Борятинский да Меньшой Панин. Под Старой Руссой был пленен князь Василий Муса Петрович Туренин [130] . И это далеко не полный список [131] . Особенно неприятно то, что выбыли из строя И.В. Шереметев-Меньшой, князь М.В. Тюфякин, князь В.П. Туренин, князь М.Ю. Лыков, князь И.С. Лобанов-Ростовский, князь В.И. Телятевский, князь П.И. Татев, князь П.И. Хворостинин и Б.В. Шеин. Все это опытные люди, костяк воеводского корпуса. Утрата их для армии стоила дорого.

А в целом это колоссальные потери. В 1577 году ни Курбский, ни царь представить себе не могли, что такое возможно. Приходится вернуться к тезису об отсутствии в Московском государстве надежных и талантливых полководцев в постопричное время и все-таки отвергнуть его. Прав-то был, хотя бы отчасти, Иван Васильевич. А «первый русский диссидент» ошибался [132] . Та же служилая аристократия исправно поставляла государю высшее офицерство. Вовсе не «калики» возглавляли русские полки под Венденом [133] . И уж совсем не «калики» отстаивали в 1581 году Псков от нашествия Батория. К началу последнего раунда войны с западными соседями у Московского государства оставалось еще достаточно воевод для ведения боевых действий. Пусть их состав и не был столь же «звездным», с каким Иван Грозный начинал Ливонскую войну, но армия отнюдь не была обезглавлена. У него еще оставался опытнейший Иван Мстиславский, старик, битый палкой по подозрению в измене и на несколько лет отставленный от дел; стойкий Иван Шуйский, который также пребывал в изрядном возрасте; деятельный Иван Шереметев, сложивший голову на государевой службе; гениальный Дмитрий Хворостинин, впоследствии жестоко униженный царем за то, что не дошел до врага из-за «великих снегов». И все они честно работали, закрывая собой Россию. Просто в середине 60-х вооруженные силы Московского государства были способны безболезненно возместить потери в командном составе, хотя бы они и были значительно больше. А к концу 1570-х полководцев-«звезд» под рукой осталось мало, государю приходилось использовать в основном тех, кто считался дюжину лет назад… — как бы получше выразиться? — наверное, вторым и третьим составом. «Дублерами» по футбольной терминологии. Растратив и этих, царь оказался на безрыбье. Одним безотказным Дмитрием Хворостининым всех брешей в обороне великой державы закрыть невозможно. Учитывая даже ветерана Шуйского.