Шрифт:
К сожалению, отчасти этот ужас был оправдан…
Магнусу один за другим сдаются города и замки, однако государь Иван Васильевич не рад этому. Ведь он сам явился «в свою вотчину»! К чему теперь посредник между ним и местным населением, когда русские пушки способны уговорить кого угодно? К чему буфер между ним и плательщиками податей, держателями земель, каковые могут быть отданы русским помещикам? Взятие городов обойдется дороже, чем их мирное подчинение? Но, во-первых, для силы, собранной в 1577 году, потери не страшны и, во-вторых, двойное подчинение, хотя бы и установленное мирным путем, недорого стоит в глазах Ивана IV.
Государь отправляет ливонскому королю гневное послание. Там он говорит ясно: у России сейчас достаточно сил для очистки всей страны без вмешательства Магнуса; если ему мало владений, доставшихся раньше, он может убираться к себе в Данию или отправиться на воеводство в Казань. Полки Грозного занимают Магнусовы новые приобретения [136] . Сам король ливонский со свитой по требованию Ивана Грозного выходит из сдавшегося ему Вендена. Царь всячески унижает и бесчестит его [137] , подвергает аресту и некоторое время держит в ожидании смертной казни. Потом прощает и даже дает небольшой удел. Но отношения между прежними союзниками, как видно, оказались капитально испорченными. Более того, Венден затворяет двери перед царем и начинает артиллерийский обстрел русского лагеря. Город берут штурмом. Инициаторы сопротивления подрывают себя порохом, с прочими русское командование обходится весьма неласково; впрочем, население иных городов, сдавшихся Магнусу, а потом занятых русскими войсками, также стало свидетелем серии казней. Казнили приближенных короля…
136
В одном из них — Вольмаре — берут в плен Александра Полубенского, командующего силами Речи Посполитой в регионе. Его принуждают отдать подчиненным приказ о сдаче укрепленных пунктов. Этот приказ немало способствует успехам русского оружия.
137
Мы знаем об этом из хроники Бальтазара Рюссова, источника не совсем надежного, поэтому весьма возможно, что страдания Магнуса несколько преувеличены. Но другие иностранные авторы — Петр Петрей и Генрих Штаден — как будто подтверждают эти сведения: первый пишет о том, что Магнуса избивали и даже заставляли ползать у палатки Ивана IV, вымаливая прощение; второй объявляет, что с Магнусом поступили «не по-христиански».
В итоге русские войска устанавливают контроль над тремя десятками городов и замков. Но жестокость по отношению к тем, кто защищал свои города, и суровость, проявленная Иваном Васильевичем в «деле Магнуса», настроили местное население неблагожелательно по отношению к новым властям. В дальнейшем переход земельных владений к русским помещикам явно не улучшил отношений. С самого начала Ливонской войны местные жители по большей части находили мало поводов радоваться русскому завоеванию и поддерживать наши армии; теперь они получили еще несколько весомых аргументов в пользу мятежа. Если наш государь хотел навеки закрепить за Россией этой край, наверное, ему стоило подумать о более мягкой и более гибкой политике на присоединенных землях. Вероятно, несколько большая мягкость была уместна и в отношении Магнуса [138] . Да, тот повел себя как авантюрист, пытаясь спекулировать на «русской угрозе». Но слабый и своевольный союзник все же намного лучше, нежели открытый враг.
138
Вряд ли небольшое территориальное расширение Ливонского королевства серьезно повредило бы русским интересам в Прибалтике; возможно, часть городов, перешедших под руку Магнуса по доброй воле, могла быть ему оставлена.
Вся военная кампания 1577 года уподоблена была масштабному театрализованному представлению. Так бывало и раньше. Например, походу 1562—1563 годов предшествовал крестный ход, а также иные события, придавшие военной кампании характер борьбы против поругания веры. Но тогда главную роль во всем действе играло православие, и было это вполне справедливо. Теперь же основным действующим лицом государь делает не веру, а себя самого.
Еще до начала боевых действий Иван Васильевич прислал вице-регенту князю Александру Полубенскому, начальствовавшему над силами Речи Посполитой в Ливонии, торжественное послание. Оно послужило своего рода «третьим звонком». В послании царь сообщает о намерении управить дела в «своих вотчинах» ливонских, а потому предлагает вывести все польско-литовские гарнизоны, дабы предотвратить лишние конфликты между Московским государством и Речью Посполитой. Основной смысл: «Всем будет лучше, если ваши войска подобру-поздорову уйдут восвояси».
Но это, так сказать, «сухой остаток», голая суть. Между тем письмо государя необыкновенно обширно и содержит философические рассуждения. Мало того что Полубенский, участвовавший в военной экспедиции на Изборск, в ходе которой православные церкви подверглись ограблению, ставится на одну доску с вероотступниками и предводителями бродяг, т.е. сущей уголовщиной. Ему еще и предъявляют полную неправомерность сопротивления государю, который является оружием воли Господней. А именно к этому ведет дело Иван Васильевич, помещая длинное историко-философское отступление о сути государства и государственной власти. Б.Н. Флоря комментирует его слова следующим образом: «…царство [139] превращается в избранное орудие Божьей воли, утверждающее во всем мире истинную веру. Послание Грозного производит впечатление полемики со сторонниками иных взглядов, которые, считая государство созданием дьявола, сомневались в его высоком назначении. Доводы царя должны были эти сомнения рассеять» {92} .
139
То есть царская власть.
Зачем понадобилась вся эта риторика? Ради одного лишь устрашения противника? Ради вразумления заблудшего человека? Князь Полубенский, человек не юный, в делах войны и большой политики — тертый калач, вряд ли мог быть напуган или же вразумлен образчиком русской изящной словесности того времени. И государь, конечно, понимал это. Но для задуманного им спектакля письмо Полубенскому послужило ярким началом; Иван IV загодя позаботился о том, чтобы произвести эффект на зрителей, как заботится светская дама о роскошном наряде, отправляясь на бал.
Во время военной кампании он милует и казнит широкими мазками, судит ливонского короля и ставит его претензии ни во что, устанавливает власть истинной веры над целой страной и, ликуя, пирует под занавес.
По окончании похода государь Иван Васильевич, завершая «постановку», пишет горделивое письмо князю Курбскому: «Вы ведь говорили: “Нет людей на Руси, некому обороняться”, — а ныне вас нет; кто же нынче завоевывает претвердые германские крепости? Это сила животворящего креста, победившая Амалика и Максентия, завоевывает крепости. Не дожидаются бранного боя германские города, но склоняют головы свои перед силой животворящего креста! А где случайно за грехи наши явления животворящего креста не было, там бой был. Много всяких людей отпущено [из плена] [140] : спроси их, узнаешь… Писал ты нам, вспоминая свои обиды, что мы тебя в дальноконные города как бы в наказание посылали, — так теперь мы со своими сединами и дальше твоих дальноконных городов, слава богу, прошли и ногами коней наших прошли по всем вашим дорогам — из Литвы и в Литву, и пешими ходили, и воду во всех тех местах пили, — теперь уж Литва не посмеет говорить, что не везде ноги наших коней были. И туда, где ты надеялся от всех своих трудов успокоиться, в Вольмер, на покой твой привел нас Бог: настигли тебя, и ты еще дальноконнее поехал…» {93}
140
Добавление произведено по смыслу.
Другие изменники московские, активно помогавшие неприятелю, — Тимофей Тетерин, да прежние государевы опричники Таубе и Крузе, — получили еще более издевательские письма.
Гетман Ходкевич удостоился послания, равнозначного фамильярному похлопыванию по плечу. Общий смысл его: не стоит расстраиваться, убытка никакого операция московских войск не нанесла (читай: поскольку вся занятая территория все равно не принадлежит Речи Посполитой), да и пора бы начать переговоры «…о покое християнском». Короля Стефана Батория царь ставил в известность о результатах своего похода и призывал «досаду отложить», поскольку не при нем эта война началась, да и все происходящее на ливонских землях — не его, Батория, дело [141] . Иван Васильевич со вкусом объясняет королю, какие политические действия тому «непригоже» предпринимать, не видя в нем противника, достойного серьезного отношения. Он не столько просит Стефана Батория о начале мирных переговоров, сколько повелевает ему, «не мешкая», прислать послов.
141
Польский король упрекал его за нерыцарственное поведение: дескать, отчего война не объявлена, а русские полки берут подвластные ему города? Но Иван IV точно знал, кому эти города должны быть подвластны.