Шрифт:
Впрочем, идея, конечно, у многих была раньше, чем у Вас, даже у П.В. Палиевского… сделать надо! тут я могу отдать вам должное, вашей предприимчивости: академическое собрание по этому принципу вы опередили.
Впрочем, всё равно не вы первый: один отличный прецедент имел место до вас: Н. Эйдельман с его «Болдинской осенью» [75] . У него это вышло и изящней, и оправданней, без Вашей немецкой последовательности и тупости. И всё равно я пошел дальше вас всех!!!
75
Болдинская осень. Стихотворения, поэмы, маленькие трагедии, повести, письма, критические статьи, написанные А.С. Пушкиным в селе Болдине Лукояновского уезда Нижегородской губернии осенью 1830 года. / Сопроводительный текст В.И. Порудоминского и Н.Я. Эйдельмана. М., 1974. (Прим. ред.)
Я посягнул на реставрацию так называемого Каменноостровского цикла (или, как его, кажется, обозначил г-н Старк, «Страстного»). Эти II, III, IV, VI («Из VI Пиндемонти») так гипнотизировали исследователей, как меня и Вас. Сколько их было! Что только не подставляли на место пропущенных I, V и VII!! Вы в своем «Предположении…» были, пожалуй, немного трезвее. Но зачем же было так бунтовать против «Памятника»?! это у Вас что-то школьное. Тут даже Роднянская с Гальцевой [76] имели повод вас покритиковать. Ведь если понимать этот цикл как «Страстной», то, кроме семи дней недели, остается и восьмой, любимый праздник Александра Сергеевича – Вознесение. Чем «Памятник» не Вознесение над нашей земной плоскостью? Но и заподозрить АС в тупом следовании плану Страстной недели нелепо. Великий пост и Страстная пятница наличествуют в цикле, но остальное всё может быть притянуто только за уши, настолько это личное и принадлежащее его собственным страстям. Совмещение своих страстей с Христовыми, я полагаю, им отвергается (см. «Мирскую власть»).
76
Гальцева Р., Роднянская И. Журнальный образ классики // Литературное обозрение, 1986, № 3.
В конце концов, у Пушкина неизвестно, что бездоннее – замысел или творение. Вы справедливо выписываете его лирику 1836 года в хронологический ряд и сразу отвергаете первое, «Художнику», как более случайное и к делу не относящееся. А я походя построю вам скульптурный, скажем, цикл, вместо «Страстного», причем в той же хронологии.
Грустен и весел, вхожу, ваятель, в твою мастерскую:Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе:Сколько богов и богинь!..Тут Аполлон – идеал, там Ниобея – печаль…Весело мне! Но меж тем в толпе молчаливых кумиров —Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет;В темной могиле почил художников друг и советник.…
Но у подножия теперь креста честного,Как будто у крыльца правителя градского,Мы зрим – поставлено на место жен святыхВ ружье и кивере два грозных часовых.…
Стихи бесстыдные прияпами торчат,В них звуки странною гармонией трещат……
И пред созданьями искусств и вдохновеньяТрепеща радостно в восторгах умиленья……
Решетки, столбики, нарядные гробницы……
Купцов, чиновников усопших мавзолеи,Дешевого резца нелепые затеи…На место праздных урн и мелких пирамид,Безносых гениев, растрепанных харит,Стоит широко дуб……
Я памятник себе воздвиг нерукотворный…Разве всё и тут не сходится? Более того, даже бодро продолжается:
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,Строен, легок и могуч, – тешится быстрой игрой!…
Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о коленоБодро оперся, другой поднял меткую кость.Вот уж прицелился… прочь! раздайся, народ любопытный…А ведь это – после «Памятника»! Разве тут нет борьбы с античной темой, лирики с монументальностью? Об этом – никто, потому что прислонить не к чему. Не Юноши.
Пумпянский с Лотманом обязательно должны были бы об этом писать… но у нас в мытищинской библиотеке их книг я не нашел, как и «Сатир» Ювенала, которые ох как нужны мне были!
Так что ваша книга послужила мне единственным источником. И на том спасибо.
Итак, я решился (мне было очень плохо). В конце концов, это именно Вы меня разозлили, спровоцировали, раззадорили (можете считать, благословили), приписав некой Л.Я. Гинзбург славу «основоположницы экспериментального литературоведения» [77] : мол, ты сначала попробуй сделать то, что исследуешь: выкинешь в корзину, зато хоть что-то поймешь.
Для начала я построил три списка… Кстати, с чего это Вы взяли, что Пушкин не оставил нам никакого плана собственных сочинений! Вы сами-то составленную вами книгу читали?
77
Битов Андрей. Прорвать круг // Новый мир, 1986, № 12.
Итак, три списка. Я их не буду комментировать: уж столько-то вы знаете, чтобы их уразуметь. Всё на моей совести, и я от нее не отказываюсь. Но взглядом своим на V как на единое целое из двух неоконченных стихотворений – горжусь! Именно после них могут стоять три таких личных, таких программных, таких окончательных стихотворения, как «(Из Пиндемонти)», «Кладбище» и «Я памятник себе воздвиг…».
И нисколько они не похоронные! Соедините их концовки – никакого окончания жизни тут нет – не робкое предположение жить, как у Вас, а явственное продолжение жить.