Новые голоса проникали из-за двери, отличающиеся от шепота, что они слышали за мгновение до этого. Эти голоса были более существенными, более живыми, звук реальных людей, смеющихся, говорящих и кричащих. Голоса неуклонно росли, сопровождаясь теперь тонким звоном посуды. Больше и больше голосов подхватили, по одному с каждой секундой, пока они не слились в единодушный, живой гул. Несмотря на легкий смех, вибрации, закрученную мелодию, Изобель сильнее цеплялась за куртку Ворена. Это не имело никакого смысла. Все это чувствовалось… неправильно.

— Кто там? — спросила она. — Что происходит?

— Изобель, послушай меня, — сказал он, повернувшись к ней. Ее взгляд оторвался от двери, и она посмотрела в его глаза, когда он заговорил.

— Найди дорогу в чащи. Когда ты будешь там, найди дверь. Ты поймешь, когда увидишь ее. Иди туда и не жди меня. Не верь всему, что видишь.

— Что? Но... Я… я... не понимаю.

Он встряхнул ее:

— Обещай мне!

— Ворен, я…

Ее голос застрял в горле, тишина захватывала, пока она смотрела, как его зрачки расширяются, в центре их рос укол страха, поглощая зеленые ирисы его радужных оболочек, пока в них вообще ничего не осталось. Ничего, кроме двух черных дыр размером с монету.

Она снова почувствовала, что начинает дрожать. Она потянулась к нему, но внезапно остановилась, когда черно-фиолетовые облака чернил, как тысячи ползающих насекомых, зашуршали за его плечом. Темнота окружила его, уплотняясь, грозя завладеть им, как бесчисленные щупальца какого-то бесформенного приведения. Облака обвились вокруг его плеч и рук.

Пара ослепительно белых рук сформировалась из извивающейся пустоты. Они вцепились, словно когтями, ему в грудь. Белое лицо женщины промелькнуло над его плечом — ее глаза были двумя пустыми впадинами.

Испугавшись, Изобель потянулась к нему. Она схватила его за руку, и на мгновение они крепко держались друг за друга.

— Найди дверь, — сказал он. Затем он отпустил ее.

— Нет!

Под шипения теней он отступил в открытую бездну тьмы. Его рука выскользнула из ее, несмотря на ее отчаянные попытки удержать его, а затем мрак охватил его, поглощая, переплетаясь, пока тьма не исчезла… и он вместе с ней.

— Ворен!

Она бросилась через пространство, которое забрало его. Она подошла к стене и прижала руки к древесине, ударяя по ней и крича.

— Ворен!

Она быстро повернулась, обводя комнату взглядом. Свет над головой продолжал раскачиваться. Взад и вперед. Взад и вперед. Тяжело дыша и со стучащим сердцем, она смотрела на лампочку, наблюдала за ней, как будто еще один оборот мог вернуть его обратно.

Она побежала к центру комнаты и повернулась кругом. Она остановилась, но комната продолжала вращаться вокруг нее. Она кружилась и кружилась, вращаясь все быстрее и быстрее, пока все не расплылось и не превратилось в туман. Свет. Смех. Голоса и музыка. Ее ноги ослабли. Головокружение настигло ее. Тело подвело ее, и колени ударились об пол. Гудение в комнате стало еще сильнее. Ее охватила тошнота. Она опустила голову, закрыла глаза и прижала руки к ушам, чтобы заглушить все.

— Хватит, — сказала она, потом закричала. — Хватит!

Тихий щелчок, словно отпирание двери, прорвался сквозь ее сознание.

Изобель подняла голову.

Комната перестала вращаться. Перед ней раскрылась дверь. За ней сиял свет — слабое алое свечение. Через щель Изобель увидела плюшевый черный ковролин и краешек густых черных занавесок.

— Давай, пошли, — услышала она мужской голос.

Его громкий голос возвышался над гулом разговоров и отдаленным пронзительным смехом. Зазвенели маленькие колокольчики.

— Куда? — спросил другой мужской голос.

— В твои хранилища.

Аромат корицы, свежеиспеченного хлеба, пряного мяса просочился сквозь дверь, заставив ее желудок сжаться. Она оставалась неподвижной, прислушиваясь и пытаясь сдержать рвоту.

Когда она подумала, что сможет, Изобель встала. На шатающихся ногах она проковыляла к двери. Она потянулась дрожащей рукой к ручке. Дверь открылась наружу, в противоположную сторону, чем прежде, и поддалась легко, казалось бы, только от ее прикосновения, чем от каких-либо усилий, чтобы толкнуть ее.

Музыка захлестнула ее, растущая и угасающая, мелодия подражала самой себе, затем снова повторялась. Комната богатая чернотой раскинулась пред ней. Толстые бархатные занавески струились с высоких окон, как неподвижные черные водопады. Призрачный свет играл сквозь витражи кроваво-красных стекол, отбрасывая переплетающиеся тени на мрачные стены и угольно-черные ковры.

— В подвалах невыносимо сыро, — сказал один из мужчин. — Они покрыты селитрой.

— И все же пойдем туда, — второй голос вернулся, и Изобель приняла его акцент за итальянский.