Том напрягся, пытаясь прочитать ее мысли, словно и в самом деле мог это сделать. И вдруг в его сознание яркой вспышкой ворвалось целое представление из множества разнообразных видений. Мальчик от неожиданности пошатнулся и едва не упал. Миссис Коул выглядела немногим лучше его. Резко оторвав от женщины взгляд, он тряхнул головой, пытаясь освободиться от нежданно возникших образов. Выйдя первым в коридор, и не оборачиваясь, Том зло бросил через плечо:

— Не надо меня провожать!

Та, кажется, была и рада. Для вида нахмурив брови, она проговорила:

— Я и не собиралась. Марш в комнату и не выходи, пока тебе не разрешат.

Не глядя на нее, Том быстро зашагал по коридору детского приюта.

Сколько он себя помнил, а было ему сейчас одиннадцать, он всегда жил в этом приюте. И ничегошеньки не знал о своих родителях. Единственное, что ему рассказала одна воспитательница, работавшая здесь уже более пятнадцати лет, его мать умерла сразу после родов. На все вопросы относительно отца она ответила только одно: без малейшего понятия.

Таких же детей, как и Том в приюте было полным полно. Кого-то родители в один прекрасный день просто бросили, от кого-то отказались, не имея возможности прокормить, у кого-то банально умерли. Казалось, мальчик должен был чувствовать некоторую общность, своеобразное родство со всеми здешними сиротами из-за постигшего их всех одного и того же горя, да и время проводимое под одной крышей должно было как никак сплотить или хотя бы немного породнить их. Но Том не любил детей, живших вместе с ним в приюте. Даже больше, он их всех презирал. За сиротство, за бедность, за отсутствие достойной жизни и каких либо признаков перспектив по ее улучшению. Себя же он считал многим лучше любого из них. Он верил, что он особенный и рано или поздно его особенность обязательно проявится. Если хотя бы не в том, что в один прекрасный момент за ним придет отец и заберет отсюда, то, по крайней мере, в чем-то другом. Однако время шло, отец не приходил, особенность не спешила проявляться. Том все больше озлоблялся на окружавших его детей, а по мере взросления и вовсе начал запугивать и обижать многих из них.

И вот, где-то с полгода назад мальчик обнаружил, что пугать детей ему становится все легче и легче. И дело было вовсе не в том, что он банально поднаторел в этом деле или в том, что ему уже одиннадцать и, стало быть, теперь легче стращать более младших. Нет, дело было вовсе не возрасте или самой обычной практике. Тома теперь стали побаиваться и мальчики старше его на год, а некоторые и на два. Да и практика была тут совсем не причем. Том начинал чувствовать, что ему вдруг стало легче подчинять себе людей, заставлять их делать то, что он хочет, а те этого очень даже не хотят. А вот, в чем тут собственно было дело, он понять никак не мог. И поэтому еще больше укрепился в вере о своей уникальности.

Дополнительную уверенность ему добавило удивительное открытие, когда он заметил, как себя с ним начали вести живущие во дворе приюта собаки. Том их всегда боялся, ведь они были огромных размеров, а самое главное очень злобные, имевшие дурную привычку каждый раз, завидев его, оглушительно гавкать. Поэтому он их не любил, а те, видимо догадавшись о его чувствах, ответили мальчику взаимностью, громогласно облаивая беднягу, каждый раз, когда тому приходилось пройти мимо них. Пару же месяцев назад Том к своему изумлению заметил, что стоит ему злобно посмотреть на любого, из пытавшихся тявкать на него пса, как тот немедленно прекращал скалиться, а иногда и вовсе отбегал на приличное расстояние.

Закрыв дверь, Том прошел к небольшому окошку, выходящему на узкую серую улочку, и уселся на деревянную табуретку, стоявшую рядом с ним. Он жил в комнате один, все приютские мальчишки наотрез отказались делить с ним комнату. Чему Том, к слову, оказался несказанно рад. Глядя на продолжавшийся с ночи мелкий дождик, он мысленно вернулся к только что произошедшему.

'Я ведь не схожу с ума?' — подумал он. — 'Хотя, судя по всему, совсем недалек от того, чтобы начать. Что же это такое было?'

Мальчик закрыл глаза и постарался вспомнить все в мельчайших подробностях.

…Вот она сидит в комнате. За окном темно, тускло горит закрепленная на потолке недавно установленная электрическая лампочка, а рядом на маленьком книжном столике ярко горит большая восковая свеча. Огромные тени, отбрасываемые ею, падают на голые, покрытые краской стены. В руках занудная книга, однако, бессонница принуждает ее читать…

…Она стоит в коридоре и голова у нее буквально раскалывается. Этот вредный Том Реддл опять выкинул очередную гадость. Невесть откуда достал самого, что не наесть настоящего кролика, зачем-то убил его и теперь имеет наглость, глядя на нее своими отвратительными голубыми глазами, утверждать, что животное убило себя само. И что же с ним делать?…

….Голова от нестерпимой боли готова взорваться. Она вышла на улицу, но сил и желания идти, куда-либо нет. Мелкий дождь занудно моросит, не спасает даже недавно купленный плащ. Завтра должна прийти инспекция с проверкой. Как же она ненавидит всякие проверки и в особенности людей их проводящих. Чертыхнувшись, она все же поковыляла вдоль низенькой ограды, за которой виднелись трехэтажные каменные дома…

…Она стояла и смотрела на висевшего на толстой веревке мальчика. Тело только-только перестало дергаться, она не успела буквально на несколько секунд. Рвотный комок предательски подполз к горлу и пока лишь осторожно попросился наружу. Она ведь могла его спасти. Комок тем временем все более настойчиво начинал рваться наружу.

Джордж, и почему это именно ты? Почему никто либо другой? Например, этот мерзкий Реддл, столько бы проблем можно было разом решить.

Не выдержав, она открыла рот и, согнувшись, опорожнила вечерний ужин прямо под ногами уже ничего не видевшего Джорджа. Вытерев губы тыльной стороной ладони, она почувствовала себя несколько лучше.

— Ты совсем рехнулась? — развернувшись, она ударила девочку лет двенадцати с золотистыми вьющимися волосами, слепящим потоком падавшим ей на плечи.

Та смотрела на нее широко раскрыв глаза и судя по всему не совсем понимала, что же происходит.