Руки по швам, бормочу про атмосферную инверсию. (Да никогда им не принять! – и зачем им что понимать?) А на постороннюю стрельбу вздорно и ссылаться: боевой работе – и никогда не миновать всех шумов.

Слегка отпустил от грозности и усмехнулся:

– А бриться – надо, старший лейтенант, даже и в бою.

Ещё б чего сказал? Но откуда ни возьмись – вывернулись поверх леска два одномоторных «юнкерса». И как им не увидеть одинокий «виллис» на дороге, а значит – начальство? Да! Закрутил, пошёл на пикировку!

А тот связной – уже в «козле» сзади. А зоркий шофёр, не дожидаясь комбригова решения, – раз-во-рот! раз-во-рот!

Так и не договорил полковник.

А первый «юнкерс» – уже в пике. И, всегда у него: передние колёса – как когти, на тебя выпущенные, бомбу – как из клюва каплю выранивает. (А потом, выходя из пике, – как спину изогнёт, аж дрожит от восторга.)

Отпущен? – бегу и я к себе. И – хлоп в углубинку.

Позади – взр-р-ыв! Оглушение!

Высунулся, изогнулся: «виллис» у-дул! у-драпал, во взмёте дорожной пыли!

Но – второй? Второй «юнкерс» – продолжил начатый круг – и прямо же на меня? Да ведь смекает: у «виллиса» стоял – тоже не рядовой? Или с досады, в отместку?

Думать некогда, бежать поздно – и смотреть кверху сил нет. Хлопнулся опять в углубину, лицом в землю, – чем бы голову прикрыть? хоть кистями рук. Неужели ж – вот здесь?.. вот так случайно и глупо?

Гр-р-ро-охот! И – гарь! Гарью – сильно! И – землёй присыпало.

Цел?? Они таки часто промахиваются. Шум в голове страшный, дурная голова.

Бежать! бежать, спотыкаясь по чёртовым этим ухабинам. Да ещё – на подъём.

Как бы и Выселки не разбомбили, а у нас тут все линии веером. Да и погреб ли выдержит?

Нет, отвязались «юнкерсы»: там, наверху, своя разыгрывается жизнь, гоняются друг за другом, небу становится не до земли.

А от слитного такого гула – и вовсе ничего не запишешь. Иди в штрафбат.

Соседняя батарея семидесяти-шести – снимается из Выселок, перетягивают её вперёд, пожарче.

Ох и гудит же в голове. Голова – как распухла, налилась. Да и сама же собой: ото всего напряженья этих дней, оттого что в сутках не 24 часа, а 240.

Но сверх всех безсонниц и растёт в тебе какое-то сверхсильное настроение, шагающее через самого себя, – и даже легкоподвижное, крылатое состояние.

– Михаил Лонгиныч, отдайте мне все ленты по 415-й, я сам буду искать, а вы – остальные.

Послал Митьку принести мне мой складной столик, ещё есть, сверхштатный. Поставил его близ погреба, в тенёчек под ракитой.

– Табуретку найди из какой избы.

Притащил мигом.

Сижу, разбираюсь в лентах. Думаю.

Уставный приём: снимать отсчёты по началу первого вздрога каждого звукопоста. Но когда начала размыты, не исправишь, – научились мы по-разному. Можно сравнивать пики колебаний – первый максимум, второй максимум. Или, напротив, минимум. Или вообще искать по всем пяти колебаниям однохарактерные места, изгибы малые – и снимать отсчёты по этим местам.

Делаю так, делаю этак, – а Митька таскает ленты в погреб, на обработку. Когда треугольник в пересечениях уменьшается – Накапкин зовёт меня смотреть планшет.

Между тем 2-й дивизион требует от нас корректировки. Близко справа стали ухать пушки 4-й и 5-й батареи.

Мы, сколько разбираем, выделяем их разрывы из других шумов и диктуем координаты. Они доворачивают – мы опять проверяем.

С 5-й батареей Мягкова всё ж умудрились пристрелять и покрыть 421-ю. Звонит с наблюдательного, доволен, говорит: замолчала.

И – какая ж благодарность к прилежному вычислительному взводу.

Белые мягкие руки Липского – на ленте, разложенной вдоль стола. Левой придерживает её, правой, с отточенным карандашом, как пикой, метит, метит, куда правильно уколоть, где вертикальной тончайшей палочкой отметить начало вздрога. (А бывает – и фальшивое. Бывает – и полминуты думать некогда, а от этого зависит лучший-худший ход дела.)

Сосредоточенный, с чуть пригорбленными плечами, Ушатов прокатывает визир по линейке Чуднова, снимает отсчёт до тысячных долей.

Вычислитель Фенюшкин по таблицам вносит поправки на ветер, на температуру, на влажность (сами ж и измеряем близ станции) – и поправленные цифры передаёт планшетисту.

Планшетист (сменил Накапкина чуткий Кончиц), почти не дыша, эти цифры нащупывает измерителем по рифлёным скосам угломера. И – откладывает угол отсчёта от перпендикуляра каждой базы постов. Сейчас погонит прямые – и увидим, как сойдётся.

И от совестливой точности каждого из них – зависит судьба немецкой пушки или наших кого-то под обстрелом.