А вот про «никогда» не стоит. Слишком длинная жизнь позади.

Они стояли, чуть покачиваясь и держась за руки. Потом, все еще стараясь не смотреть друг на друга, быстро собрались и помчались в больницу.

Отцу стало лучше. Он попросил есть.

Анна растерянно вышла во двор и спросила:

– Что будем делать?

Городецкий сел за руль и поехал в поселок. В кафе ему завернули еще теплый шашлык, а добросердечная повариха налила в литровую банку негустого борща.

– Хватило на всю палату, – сообщила вскоре Анна. – А отец съел пару ложек – и хватит.

Вера Матвеевна объяснила, что инфаркт подтвердился. Мелкоочаговый. То есть самый не страшный. Через пару недель можно выписываться. Но никакой физической нагрузки, покой, уход и свежий воздух.

По дороге на дачу Анна задумчиво молчала.

– Надо оформить отпуск, – наконец решила она. – Позвоню Попову и все объясню. Уволит – да и черт с ним. Переживу. Но отсюда не уеду.

Он кивнул:

– Права. А насчет интервью… Кто нам мешает его закончить? Ну, если, конечно, ты меня отсюда не попросишь!

Она облегченно вздохнула:

– А я боялась, что тебе в тягость. Боялась, что сорвешься в Москву. Боялась, что…

Он положил свою руку ей на колено.

– Не бойся, девочка. Вообще ничего не бойся. И позволь мне отвечать хотя бы за какую-нибудь часть твоей жизни.

Он увидел, как она покраснела, смутилась и чуть сдвинула брови, собираясь что-то ответить. Он взял ее руку, и она промолчала.

Две недели пролетели как мгновение – короткое и чудесное. Отцу Анны становилось день ото дня лучше. Она проводила в больнице несколько часов, а Городецкий терпеливо ждал ее в зеленом дворике больницы. Иногда Вера Матвеевна приглашала его в ординаторскую «попить чайку». Пили крепкий чай, заедали пряниками и сушками, болтали «за жизнь», вспоминая «свое» время и рассуждая о «нонешних», подлых и несправедливых, по их общему мнению, временах. Они были почти ровесниками, докторша на пару лет старше.

Когда Анна выводила отца гулять, он смотрел на них из окошка ординаторской.

Анна волновалась, что нужно дать денег. Нет, объяснил Городецкий, это не тот случай. Дашь Вере Матвеевне денег, а она обидится и даже оскорбится. Таким людям – только слова благодарности, ну и коробка конфет.

Анна пожала плечами:

– Брось, ерунда. Деньги сейчас берут все.

Он усмехнулся:

– А ты попробуй.

Пробовать не решилась. Поверила.

Перед выпиской было решено забрать отца в Москву. Ему следовало «убраться» накануне.

В последний вечер – ехать в город он решил рано утром («Нельзя расточать наше время попусту, моя дорогая!) – они сидели в саду и молчали. Казалось, то, что произошло с ними в последние дни, на следующий день неизбежно оборвется.

Он пытался быть фаталистом. Спасибо и на этом. И на такой подарок он совсем не рассчитывал. Случилось счастие, а счастие не может быть долгим. Уж он-то знает! В городе все, конечно, будет по-другому. Ее снова закрутят работа и хлопоты, он вернется в свое тухлое болото. Все правильно, так тому и быть. Философски, батенька, надо подходить. Вы же человек опытный. Вам – пенсионный покой. Молодым – везде у нас дорога. Выныривайте из сладкого омута, выдергивайте себя из обморочного сна. Было – и прошло. Где ваш богатый жизненный опыт? Мало, что ли, жизнь вам, нерадивому ученику, преподавала? Мало линейкой по лбу? В нору, в нору! На продавленный диван, под протертый плед. К телику, пиву с воблой, к американским двояковыпуклым, о которых он за две недели так ни разу и не вспомнил.

Он как-то сразу ссутулился, съежился. Она подошла, прижалась лбом к его груди и тихо спросила:

– А ты меня не бросишь? Там, в Москве?

Он задохнулся от волнения и застеснялся выступивших слез.

– Дурочка моя, девочка! Я – тебя брошу? Глупенькая моя! Ведь ты – это все, что есть в моей жизни! Все, понимаешь?

Она всхлипнула и прижалась еще сильней.

– Не бросай! – шептала она. – У меня ведь тоже никого больше нет. Ну, папа, конечно, и еще ты.

Он отправился на станцию в семь утра. Шел бодро, насвистывая что-то под нос. На платформе купил вафельный рожок и, дожидаясь поезда, съел его за пару минут. В электричке читал свежую газету и мечтал скорее приехать домой. Дел накопилось – целая куча! Такая уборка, что становилось страшновато. Столько хлама, за столько-то лет! А надо, чтобы… Потому что приедет она. Его женщина. Его любимая. Потому что он просто обязан, потому что мужчина. Вот почему. Какое приятное позабытое чувство ощущать себя мужиком. И отвечать за кого-то тоже приятно.

Пришлось позвать дворничиху Надюльку. Она была, к счастью, трезва и вполне работоспособна.

– Максимыч! – орала Надюлька с балкона. – Стекло-то отдашь?

Имелась в виду пустая тара, скопленная за несколько лет.

Дворничиха отдраила окна, постирала занавески, оттерла кафель и кухонную мебель. Села на стул отдышаться и оглядела плоды своего труда.

– Хреново, Максимыч! – заключила она. – Мой не мой – все равно хреново. И мебель у тебя дерьмо, и шторки бедняцкие, и холодильник дрянь.