— Кто бы мог подумать, — занятый своими мыслями, говорил Гречаный, — что Россия станет океанской державой подлинно.

— А ты не торопись в Нептуны рядиться. Ты сначала пересели народ с затопляемых мест, всех приюти и обогрей. Денег куры не клюют, а твои столожопые начальники прежним образом взятки дерут, а дела тормозят. Найди ты на них управу, молодежь двигай, гони заевшихся! Атаман ты или нет?

Гречаный расстался с Новокшоновым в приподнятом настроении. Не так страшен, оказывается, черт. Судьба по-прежнему сулила удачу.

Но с того памятного дня разладились ходики этой судьбы.

Писаки вовсю нахваливали золотой век России, а ржавчина уже разъедала механизм созидания. Едва Россия отправилась в плавание по чистой воде, обозначился крен от избытка чиновничьей знати. В матросы не шли из-за панства, в матросы не брали из-за чванства.

А старая гвардия? Где она, чтобы подобно Новокшонову резать правду-матку? Нету! Не торопятся к нему…

Милый Ванечка Бурмистров, надежда Гречаного, явился следом за Новокшоновым и на правах любимца плюхнулся в кресло: любимца наглеющего.

— А не пора ли, Семен Артемович, за старую гвардию взяться?

Прежний сценарий: молодежь дорогу расчищает.

— Зачем это ты? — сразу решил показать характер Гречаный. — Не рано ли нос задрал?

— По ветру держу. А коль я круто аккорд взял, на то и поставлен музыку рекомендовать.

— Ваня, — отечески произнес Гречаный, — семь шлепков из коровьего зада — это не музыка, а ты всего лишь пастух.

— Ладно, Семен Артемович, обижать. Говррю, значит, не зря.

— Выкладывай, — раздраженно промолвил Гречаный. Не получалось отеческого разговора.

— Момот причастен к убийству семьи банкира Либкина.

Что ответить? Момот утвердился в позиции генерального прокурора, и стоило уговоров угомонить его, смягчить жесткие меры. Момот настоял па возврате системы лагерей и поселений с принудительным трудом. Он превратил казаков в церберов и вертухаев. Кое-кому нравилось подавление казацкой вольницы и ужесточение законов, но обиженных большинство. Не помогли дружеские беседы, и Гречаный созвал Высший Совет. Удивился ли президент, когда его члены с доводами Генерального прокурора согласились? Нет, было обидно. Не надо, мол, торопиться с либерализмом, сначала надо искоренять уголовщину самым жестоким образом, В Высшем Совете заседали состоятельные персоны, им не хотелось ломать голову над проблемами. Есть герой — Момот, вот и чудненько, ему и флаг в руки. Вся держава нынче живет сыто, чего еще надо? Обуздав несогласие с Высшим Советом, президент подписал рескрипт «Об ужесточении мер к нарушителям законности».

Некогда веселивший публику процессами над лжезнахарками, Момот показал свои коготки позже. Получалось, не президент говорит последнее слово, а Генеральный прокурор, любимый всеми и уважаемый авторитет. А он — вроде болванчика, хоть и президент.

«Сукин сын! Но свой. Помог стать президентом. Каждый знает. И что теперь с ним делать, если отчетливо видно, как Момот прибирает власть к рукам?» — размышлял и отмалчивался Гречаный.

Бурмистров напомнил о себе:

— Решаете, Семен Артемович, как поступить? Закрыть глаза или смотреть сквозь пальцы?

— Какие доказательства? Давно ли появились?

— Почти сразу. На квартире Либкина было отслежено на камерах практически все от начала до конца. Сразу я не стал докладывать, питал надежду, что Момот в тень уйдет и не лШкдобится вашего соратника за хобот прищучивать, а он уже Президента подмял…

— А ты скромно и тихо стал за меня думать? Чем лучше? — высказал обиду Гречаный.

Вместо того чтобы взорваться, Гречаный подумал с грустью: «Каково было Воливачу разочароваться в сподвижниках?» «Мне жаль господина Воливача», — припомнились и пророческие слова Тамуры.

Собираясь с ответом, Гречаный пришел к выводу, что пениться ему нечего. И Бурмистрову, и Момоту он сам позволил по-хозяйски распоряжаться в своих ведомствах. Совет оба восприняли буквально, и теперь их интересы столкнулись, двум медведям стало тесно в одной берлоге. Но хозяин-то он! Значит, надо жертвовать одним из них… Так поступали все владыки.

Тогда прощай Республика, да здравствует Империя!

Кем именно жертвовать, Гречаный оставил на потом. Был и другой резон, чисто русский: а вдруг само рассосется. Есть такой чисто бабский вариант надежды: если ребенок сам начинает ходить, вдруг он в чреве сам по себе рассосется?

— Тогда, если ты такой думающий, подскажи, как поступить?

— Прижать Момоту хвост и убрать из прокуратуры. Можно полюбовно, учитывая старые заслуги.

— Без крови, стало быть?

— А я крови и не требовал, — возразил Бурмистров. — Мне главное, чтобы никто не высовывался поперед батьки.

«А Ванечка еще в батьки не помышляет», — подумал Гречаный и отвел глаза в сторону. Улыбался Ванька нахально, с пониманием.

— А с Сумароковым как поступить? Он в полюбовники не гож, — намекал Бурмистров на другую индульгенцию для развязывания рук.