Погибнем мы или возродимся для борьбы со злодеем – это должно было стать ясно именно тогда.

Был собран совет, на коем решалось: оставаться ли нам в Дриссах в ожидании Буонапартия, в соответствии с первоначальным планом, или же уходить.

Я выступил на том совете с сообщением, представил письмо Буонапарте, в коем прямо говорилось, что ежели русские задержатся в Дриссах, то этим себе устроят гибельную западню, из коей им уже никак не выбраться.

Меня поддержали военный министр Барклай, военный советник де Санглен, и в итоге сам государь Александр Павлович, хотя вначале Его Величество колебался, ибо наиболее ретивые в его окружении стояли на том, что надо дать Буонапартию тут же генеральное сражение.

В общем, на совете было принято решение оставить Дриссы и уходить далее, двигаясь в направлении Смоленска.

Только после этого я мог позволить себе приступить к новому своему назначению.

Мне поручалось отправиться в Киевскую и Подольскую губернии, сформировать там четыре казачьих полка и затем принять над ними командование.

Была образована казачья бригада, принявшая затем под моим началом участие в Заграничном походе и побывавшая в самой гуще многих тяжелейших боёв и вышедшая из них со славою.

За Каннбах я получил орден Святой Анны первой степени и прусский орден Красного орла, а за Лейпциг – шведский орден Военного меча. За всю кампанию в целом был удостоен я прусского ордена «pour le m`erite». За сражение же при Люцене мне было объявлено – что, конечно, особенно ценно – Высочайшее благоволение.

Однако всё сие происходило уже в 13–14 годах. А покамест возвратимся-ка в страшный, непонятный июнь 12 года, суливший явные беды и оставлявший мало радужных надежд.

Помимо задачи сформировать казачьи полки, было ещё государем дано мне и тайное предписание, причём весьма немаловажное: полностию раскрыть и подвергнуть аресту всех лазутчиков Боунапарте, в изобилии и довольно-таки умело рассыпанных в то время по Малороссии, и особливо по родной для моего сердца Подолии (знаю, что маршал Ней предлагал даже поднять на Малороссии восстание).

Все высочайше поставленные предо мною задачи – и явные, и тайные – были полностию выполнены. Казачьи полки были сформированы, а все без исключения французские лазутчики были изобличены, посажены под тюремный замок, основательно по нескольку раз допрошены, а потом уже и высланы в Сибирь.

Тогда – по формировании казачьих полков и изобличении французских лазутчиков – российским императором, собственно, и были подписаны бумаги о производстве моём в генерал-майоры, хотя на словах Его Величество с нескрываемым воодушевлением поздравил меня с новым чином ещё июня 15 дня в Виленском замке, сразу же как только понял, что именно за бумаги доставил я из герцогства Варшавского.

Любопытно, что именно находясь в 1808 году в Подольской губернии (там у меня не только обширные поместья, но и целый городок – Тульчин), я как раз и бежал в Вену, имея на то изустные распоряжения государя (они касались прежде всего того, как и с какой целию попасть мне в окружение императора Франции).

Теперь я возвращался туда же, в Подольскую губернию, на благословенную, родную для меня Подолию, имея при себе новые распоряжения императора Александра Павловича и указания военного министра Барклая де Толли – для отыскания и искоренения врагов России.

И, кстати, ещё держал я при себе один списочек, счастливо отысканный мною среди бумаг барона Биньона – в нём были отмечены имена и местоположение лазутчиков Буонапарте, действовавших на Подолии. И списочек сей не просто очень даже пригодился – он буквально спас меня, да, по сути, и не только меня.

Иван де Витт,

граф, генерал от кавалерии

мая 18 дня 1837 года

имение «Верхняя Ореанда»

Уже в те предвоенные и военные годы на меня все, в первую очередь, смотрели, как на отпрыска великой, ни с кем не сравнимой Софии Потоцкой-Витт, и ожидали чего-то, хотя бы отдалённо напоминающего деяния знаменитой моей матери, которая могла совершать и совершала поистине невозможное.

Ну, я и пытался по мере сил своих не омрачить возлагавшихся на меня ожиданий.

Дабы было понятно, чего же всё-таки ожидали от меня в рубежные, страшные 1811–1812 годы, думаю, необходимо сказать хотя бы несколько слов о личности и об судьбе матери моей, так и не удостоившейся (и это уже чистая несправедливость) достославного жизнеописания своего.

Всем, кажется, известно, что Польша была присоединена к российской империи в царствование Екатерины Великой. Но далеко не все уже помнят, что сие присоединение фактически является прямою заслугою Софии Потоцкой (впрочем, тогда она ещё была графинею Витт, а точнее, была просто мадам Витт, ибо графское достоинство отец мой получил впоследствии и чрез князя Григория Потёмкина).

Дело в том, что исключительно ради неё, исполняя настоятельное пожелание Софии, Станислав Феликс Потоцкий (он был просто бешено влюблён в мою матушку) подписал акт конфедерации, что означало передел границ Польши, отказ от конституции и ввод туда русских войск.