А тут как раз случился инцидент на первомайском банкете 1936 года, когда группа Тухачевского обрушилась с нападками на Ворошилова и других конармейцев. Вот это и заставило Сталина сделать окончательный выбор.

Перед этим скандалом, в апреле, прошла оперативно-стратегическая игра, где разыгрывался сценарий будущей большой войны на Западе. По этому сценарию Германия действовала против СССР в союзе с Польшей. Кстати сказать, подобный сценарий, учитывая напряженность германо-польских отношений, был совершенно невероятен. Тухачевский, игравший за вермахт и проигравший игравшему за Красную Армию Уборевичу, настаивал, что у Германии в действительности будет на 30 дивизий больше, чем полагалось по игре, и у них будет значительно больше танков и самолетов. Михаил Николаевич резко критиковал Ворошилова и Егорова за недооценку германской опасности. 1 мая 1936 года конфликт продолжился на квартире у Ворошилова. Тот вспоминал на Военном совете, посвященном разбору дела о «военно-фашистском заговоре»:

«В мае месяце у меня на квартире Тухачевский в присутствии большого количества людей бросил обвинение мне и Буденному в присутствии тт. Сталина, Молотова и других, бросил мне и другим обвинение в том, что я группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику, неправильно эту политику веду и т. д. Потом, на второй день, он отказался, сказал, что был пьян и т. д.

Тов. Сталин сказал, что вы здесь перестаньте препираться, давайте устроим заседание, и на заседании вы расскажете, в чем дело. («Вы расскажете, в чем дело» – это было обращение, скорее всего, к Тухачевскому.) И вот там мы разбирали эти вопросы и опять-таки пришли к такому выводу. Там был я, Егоров. Группа Якира, Уборевича, она вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич еще молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно. Но все это было в рамках обычной склоки и неприятных столкновений людей, которые долго друг с другом работали, могли надоесть».

Из этих слов следует, что сам Ворошилов, в отличие от Сталина, майский инцидент тогда, по горячим следам событий, еще не считал заговором, а рассматривал его как обычный «производственный конфликт».

Уборевич в своих показаниях на следствии подтвердил, что перед совещанием, которое состоялось в августе 1936 года, когда решили поставить в правительстве вопрос об отстранении Ворошилова с поста наркома обороны, то «нападать на него, по существу, уговорились с Гамарником, который сказал, что крепко выступит против Ворошилова».

Тухачевский «отказался от своих слов» 2 мая, а уже 4 мая на заседании Политбюро ЦК было принято решение о его отпуске. Вероятно, Тухачевский, рассматривая свое назначение 1-м заместителем наркома как подготовку смещения Ворошилова, рассчитывал, что ему удастся убедить Сталина избавиться от Ворошилова и Егорова, но тот взял сторону конармейцев.

Комкор И.С. Кутяков, арестованный в тот же день, что и комкор Фельдман, 15 мая 1937 года, на следствии воспроизвел свой разговор с Фельдманом. Кутяков утверждал, что от своего собеседника он узнал «о наличии в РККА группы лиц высшего начсостава, недовольных Ворошиловым и борющихся за смену руководства Наркомата. Фельдман сказал, что в эту группу входят Тухачевский, Гамарник и другие». Интересно, что Фельдман считался лицом, близким к Ворошилову, но, очевидно, когда было решено, что надо поставить перед правительством вопрос об отставке Ворошилова, пересилила его дружба с Тухачевским.

Еще до августовского совещания в армии начались аресты. Это доказывает, что решение расправиться с Тухачевским и его командой было уже 1 мая. Как известно, еще 7 июля 1936 года был арестован по обвинению в подготовке покушения на Ворошилова комдив Д. Шмидт. Затем, 14 августа 1936 года, арестовали его бывшего начальника по службе в червонных казаках, помощника командующего Ленинградским военным округом комкора В.М. Примакова. Затем, в сентябре 1936 года, был арестован еще один бывший червонный казак, помощник командующего Киевским военным округом комкор Туровский. В то же время арестам подвергся и ряд офицеров среднего звена, близко связанных в прошлом с Примаковым. Предполагалось вычистить из армии всех оппонентов конармейской группировки.

По справедливому мнению Минакова, «Тухачевский в военно-политическом отношении вряд ли мог представлять серьезную угрозу: в его руках не было реальных войск, он не пользовался поддержкой большинства представителей военной элиты. Без Якира или Уборевича, их поддержки и их войск, Тухачевский не представлял серьезной угрозы. Во всяком случае, в отношении его до поры до времени можно было повременить. А пока Тухачевского, его честолюбие можно было использовать в борьбе против этой группы – Якира – Гамарника – Уборевича».

Однако никаких доказательств существования самостоятельной группировки Якира – Гамарника – Уборевича и ее противостояния с Тухачевским до сих пор не найдено. Несомненно, по конкретным оперативным и организационным вопросам у Тухачевского с Якиром и Уборевичем могли возникать разногласия, но их в гораздо большей степени объединяло противостояние с Ворошиловым и стремление строить современную армию с упором на танки, мотомеханизированные и воздушно-десантные войска и авиацию. Наличие же под командой тех или иных военачальников значительных контингентов войск само по себе в 30-е годы не могло рассматриваться в качестве бонапартистской угрозы. В стране уже был очень сильно развит культ Сталина. Войска присягали на верность Сталину и партии, а не своим командирам. Одно дело – иметь под своим командованием округ со значительной группировкой войск, и совсем другое – поднять в войсках восстание против Сталина. Здесь Тухачевский, Якир, Уборевич и другие военачальники могли оказаться в том же положении, в каком оказались германские генералы-заговорщики, устроившие 20 июля 1944 года покушение на Гитлера в надежде захватить власть. Там на их стороне после покушения не оказалось ни одной воинской части, несмотря на то, что в заговоре участвовали командующие армией резерва, берлинского гарнизона, группой армий «Б» и Западным фронтом. Шансов на то, что при живом Сталине удастся поднять против него хотя бы часть войск подчиненных им округов, у Якира и Уборевича практически не было. Восставать против «великого вождя и учителя» мало кто бы рискнул. Точно так же не мог поднять восстание командующий войсками на Дальнем Востоке маршал В.К. Блюхер, которому к тому же пришлось бы перебрасывать свои войска к Москве целый месяц. Сталин его в качестве кандидатов в бонапарты никогда не рассматривал. Василий Константинович своим выдвижением всецело был обязан Сталину и, по причине тяжелого пьянства, популярностью в войсках не пользовался. Тем не менее, в эмигрантском журнале «Часовой» отмечалось, что «маршал Блюхер – это человек, на которого стоит обратить внимание. Конечно, все легенды о том, что он играет в «бонапарты», что у него есть тайные сношения с японцами и прочее, следует принимать на 90 % с большой осторожностью. Однако несомненно одно: из всех военачальников СССР Блюхер только один ведет совершенно независимую линию».

Между тем, «независимость» Блюхера определялась сугубо географическими факторами – удаленностью Хабаровска от Москвы на многие тысячи километров. По этой причине многие вопросы организации и снабжения войск на Дальнем Востоке ему зачастую приходилось решать самостоятельно. Но, разумеется, он никак не мог без приказа из Кремля начать войну с Японией, как думали некоторые в эмиграции. И Сталин на заседании Военного совета 2 июня 1937 г. защищал Блюхера от участников военно-фашистского заговора: