В такой обстановке требовалась большая осторожность, чтобы не дать повода для нападения. Путем заключения договора с Германией Советскому правительству удалось сорвать коварные замыслы англо-французских правящих кругов, но продажность политики империалистов и их стремление разрешить свои противоречия за счет Советского Союза, вовлечь его в войну с фашистской Германией не могла не оставить следа в сознании Сталина и не вызвать его постоянного недоверия. Все это привело к тому, что предложения, направленные на проведение практических мероприятий по повышению боеготовности войск приграничных округов, им отвергались во избежание осложнений в отношениях с Германией. Даже доклады дипломатов не учитывались, не принимались во внимание.

Мне вспоминается донесение одного из наших послов, присланное им за несколько дней до войны. В нем сообщались сведения, во многом раскрывавшие замысел гитлеровского командования, указывалось количество и наименование соединений немецких войск, подготовленных к нападению на СССР, установлен день вторжения. Казалось, это должно бы насторожить, вынудить еще раз более внимательно проанализировать имевшиеся сигналы, пересмотреть свое отношение к ним. Но во взглядах И.В. Сталина и сделанной им оценке обстановки ничего не изменилось».

Послом, приславшим тревожное донесение, был находившийся в Лондоне И.М. Майский. За несколько дней до 22 июня 1941 года британское правительство, основываясь на данных разведки, читавшей немецкие армейские шифры, составило сводку с указанием точной группировки вермахта на границе с СССР, где точно назывались номера соединений и указывалось на 22 июня как срок нападения. По решению Черчилля, с этими данными был ознакомлен советский посол, тут же пославший донесение в Москву. Но Сталин Майскому не поверил. Вот что писал по этому поводу Ворошилову военный историк генерал-майор П.А. Жилин 2 декабря 1964 года: «Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Будучи у Вас на даче года три тому назад вместе с главным редактором «Военно-исторического журнала» генерал-майором тов. Павленко Н.Г., Вы поделились с нами некоторыми воспоминаниями, относящимися к кануну и первым дням Великой Отечественной войны. Работая над изучением этого периода, я закончил рукопись «Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз». В ней я касаюсь, правда, очень кратко, как реагировал И.В. Сталин на поступавшие сообщения о готовящемся нападении Германии на СССР. Пользуясь записями, которые я сделал после беседы с Вами, в рукописи я привожу такую фразу: «В беседе с автором К.Е. Ворошилов, вспоминая последний предвоенный день, рассказывал: «Сталин до последнего дня не верил, что Гитлер нападет на нас. В субботу, 21 июня, после работы мы, члены Политбюро, собрались в приемной у Сталина. Он вышел из кабинета возбужденный и, опускаясь по лестнице, с раздражением говорил: «Опять наш посол в Англии информирует об упорно распространяемых слухах в Лондоне, будто бы со дня на день может вспыхнуть война между нами и Германией. Это все Черчилль мутит воду, а Майский панику разводит». В плане раскрытия конкретной обстановки последнего предвоенного дня Ваши воспоминания представляют несомненный интерес. Я прошу Вас разрешить их привести в моей рукописи в таком виде или в каком Вы сочтете возможным. С глубоким уважением и пожеланием Вам доброго здоровья. Генерал-майор П. Жилин». На этом письме Ворошилов оставил резолюцию: «Не помню. К.В.» А на конверте, в который было вложено письмо, написал: «Обязательно ответить». Однако, как свидетельствует позднейшая рукопись «Четыре дня на Западном фронте», написанная ворошиловским адъютантом генералом Л.А. Щербаковым на основе собственного дневника, донесение Майского действительно поступило к Сталину, но не заставило его изменить общую оценку ситуации.

Ворошилов в мемуарной рукописи утверждал: «Огромный авторитет Сталина, его нетерпимость к возражениям, отсутствие коллегиальности в руководстве страной не позволили исправить допущенной ошибки…

В связи с освобождением западных областей Украины и Белоруссии, на новой государственной границе развернулись работы по созданию укреплений. Когда эти работы были еще далеки от завершения, в правительстве обсуждался вопрос о целесообразности сохранения укрепленных районов на старой границе. Будучи в то время председателем Комитета обороны при СНК СССР, я вместе с Шапошниковым Б.М. решительно возражал против их консервации. Наоборот, мы вносили наиболее разумное, на наш взгляд, предложение продолжать держать их в постоянной готовности до создания прочной оборонительной полосы по новой границе. Мы не смогли отстоять внесенное нами предложение. Укрепленные районы по старой государственной границе, в том числе Минский и Слуцкий, были законсервированы. Уже значительно позже, когда в плену у нас оказалось большое количество немецких генералов, стало известно, что гитлеровское верховное командование основного сопротивления Красной Армии ожидало на рубеже укрепленных районов на старой государственной границе, но они неподготовленными были заняты частично отошедшими войсками, и не оказали существенного влияния на исход пограничных сражений.

Чтобы полнее представить обстановку в стране перед войной, нельзя обойти молчанием факт истребления бандой Берия (скорее уж бандой Сталина – Ежова – Ворошилова. – Б. С.) крупных военных деятелей. На протяжении нескольких лет вражеская рука путем клеветы и провокаций вырывала из рядов Красной Армии ее наиболее ценные кадры людей, обладавших широким военным кругозором, способных в самые критические минуты не потерять присутствия духа, закаленных в гражданской войне и безусловно преданных своему народу, партии. Прекрасные специалисты своего дела были устранены от руководства войсками важнейших округов, штабов, учреждений. Армия, по сути дела, была обезглавлена. На смену опытным в военном отношении командирам, политработникам были выдвинуты люди, не обладавшие необходимыми качествами руководителей большого масштаба. Порою из-за нескромности, а иногда по причине неспособности реально смотреть на вещи они взвалили на свои плечи непосильную тяжесть и, конечно, терялись в минуты тяжелых испытаний. Одним из таких выдвиженцев был и генерал армии Павлов. Это также не могло не сказаться отрицательно на нашей армии и на ходе боевых действий в начальном периоде войны».

Да, по части фарисейства Климент Ефремович не уступал Иосифу Виссарионовичу и другим своим коллегам по Политбюро. Ворошилов был одним из тех, кто разрабатывал сценарий процесса Тухачевского. В ворошиловском архиве сохранился написанный его рукой черновик состава как суда, так и подсудимых. Последних первоначально было девять, но в последний момент девятый – комкор Михаил Владимирович Сангурский – был из списка вычеркнут, вероятно, по причине своей относительно малой известности в армейских кругах. Его тихо расстреляли в 1938 году.

В первые дни Великой Отечественной Климент Ефремович до некоторой степени мог чувствовать себя реабилитированным за финскую войну, после которой он был снят с поста наркома обороны. Ставленник его преемника Тимошенко Павлов, против назначения которого командующим Западным особым округом Климент Ефремович решительно возражал, показал свою полную неспособность руководить войсками. Да и сами эти войска отнюдь не демонстрировали прогресса в боеготовности и боеспособности, о котором поспешил доложить накануне войны новый нарком.

Незадолго до ворошиловского юбилея, в январе 1941 г. советский Генштаб провел две оперативно-стратегические игры. По условиям этих игр войну начинали «западные» (немцы). Однако фактически игры начинались с того момента, когда «восточные» (советские) уже оттеснили противника к границе. Поэтому в ходе игр отрабатывалось только вторжение «восточных» в Восточную Пруссию на северо-западном направлении и в южную Польшу, Чехословакию и Венгрию на юго-западном направлении. В результате выяснилось, что восточнопрусские укрепления трудно преодолеть. Поэтому было решено, что главный удар Красная Армия должна нанести на юго-западном направлении.