Не спрашивая разрешения, Макс налил себе рюмку и выпил залпом под веселый смех Эриха. Налил вторую. Почувствовал, как его голову охватывает огонь. За два года пребывания здесь он впервые слышал то, что хотел услышать, – разговоры о творчестве, об этом огне, который сейчас прожигал его мозг. Он боялся, что Эрих снова захрапит и нить этого разговора, которая едва наметилась и висела в воздухе, как паутинка, оборвется.

Но Эрих продолжал говорить. И снова так, будто обращался к потолку или как порой говорят одинокие или слишком самодостаточные люди, не заботясь о том, слушают их или нет. Макс слушал.

Но ситуация напоминала ему рассказ Чехова, в котором кучер Иона разговаривает со своей лошадью. Он и сам много раз разговаривал сам с собой, как тот кучер, мечтая увидеть напротив хотя бы одну пару заинтересованных глаз – пусть даже это будут добрые лошадиные глаза…

– Мне всегда, с самой юности, хотелось найти в людях какие-то общие точки, попав в которые можно сделать всех лучше – всех и в одночасье! Но, по детской неразумности, я считал, что это могут делать врачи или генетики. Даже поступил в медицинский колледж и в «анатомичке» пытался разглядеть, где находятся эти общие точки, а видел только вывернутые внутренности – одинаковые у всех. И это было тем, что уравнивало людей физиологически – и нищего, и богача.

Это было забавно. Но это было не то, чего я искал. Я видел, как на массовых действах люди действительно превращаются в единый организм. Скажем, на футбольном матче, или когда наблюдают за казнью, или в очередях. Но и от этого веяло не теми высокими страстями, которые я мечтал разжечь. Я искал не там. И довольно долго – до шестнадцати лет! Не смейтесь, вы еще поймете, что жизнь коротка и определяться в ней нужно быстро. С реакцией бойца, в которого летит пуля.

– Я знаю… – произнес Макс.

Он и сам родился «с карандашом в руках». Сколько себя помнил – карандаш и крошечный синий блокнотик были его лучшими «игрушками» с тех пор, как он научился читать и писать. А научился довольно рано. И заносил туда все свои детские наблюдения. Впоследствии этих записных книжек и дневников накопилось столько, что пришлось собирать их в отдельные ящики и складывать на шкафу. Он не думал, что это может вылиться в какую-то профессию, ведь тогда не знал еще, что такие профессии существуют. Но потом так же, как сейчас рассказал его собеседник, начал искать выход для того, что буквально разрывало его изнутри – безумное желание высказаться и быть услышанным.

Эрих кивнул ему, и в этом кивке Макс услышал: «Я знаю, что ты знаешь – поэтому я здесь…»

Но, возможно, Максу это лишь показалось.

– В шестнадцать я впервые случайно попал в Карнеги– холл в Нью-Йорке – родители сделали мне такой подарок к Рождеству. Там я впервые услышал Carol Of The Bells…

– «Щедрик» Леонтовича… – хмыкнул Макс, и от звука собственного голоса, который произнес знакомые слова, сладкий шарик перекатился у него по нёбу. А в голове зазвучало многоголосье: «Щедрык, щедрык, щедривочка, прылетила ластивочка…»

– Да, но у нас она называется «Колядка колоколов» в переводе чеха Питера Вилгоуски. Я услышал это многоголосье и вошел в транс. А придя в себя, увидел, что человек сто вокруг меня находятся в таком же состоянии. Хотелось плакать, бежать, взлететь, тысячи картин возникали перед моим внутренним взором. Тогда я понял, что эта общая точка, этот таинственный рычаг, который сдвигает с места окаменевшие в повседневности души, возникает при соприкосновении с настоящим искусством и действует, как гипноз.

Сколько раз Макс и сам думал об этом влиянии!

Выходил из галерей или залов, как пьяный, с безудержной завистью к тем, кто способен найти те точки, о которых говорил Эрих. Не заметил, как ступил в то пламя, из которого нет возврата.

Ящики накопились у него и здесь, в Германии, но теперь это были сценарии и пьесы, написанные на двух языках – так, на всякий случай, – на родном и на английском.

Сегодня, после просмотра фильма, он собирался сжечь их на заднем дворе у фрау Шульце…

– Я все бросил и поступил в университет Калифорнии в Лонг-Бич, стал изучать кинопроизводство, – продолжал Эрих. – Впоследствии перевелся в киноинститут «USC», но главным образом пропадал на киностудии «Universal» и начал снимать любительские фильмы на шестнадцатимиллиметровке…

– Что?? – выдохнул Макс.

Это было не вопрос, не возглас.

Это был хрип из самой середины легких, будто в них всадили нож, который сладко и страшно прокрутился, вскрывая, взламывая грудную клетку.