Шрифт:
«Ай, Константин Добрынич, — думает недобро Ярослав. — Припомню я тебе это, припомню».
— Царствие ему небесное, — крестится Ярослав, отбрасывая грамоту посадника. — Ну, что там? — спрашивает течца.
— Где?
— Где, где, — передразнивает князь. — В Новгороде, дурак!
— Да ничего, — мнется течец.
— Как это «ничего»? Великий князь умер, а ему «ничего». Что хоть говорят в Новгороде-то?
— Да некие говорят, что-де Киев-то за тобой должон быть, Ярослав Владимирович. Что-де ты законный наследник.
— Все так говорят?
— Не все, князь. Некоторые бают, что-де со Святополком можно миром все решить. Договориться, мол, можно без усобиц.
Ярослав не знает, радоваться ему или огорчаться от вести такой. Умер какой-никакой, а отец все же, надо бы и опечалиться хотя бы для виду. А с другой стороны, и радоваться бы, как-никак угроза миновала. Миновала ли?
Но опять же обидно — на великом столе Святополк. С какой стати? Какие права у него на Киев? Владимир-то кому родной отец? Ярославу. Так при чем же этот Святополк? Не мог же отец, помирая, ему стол отказать. Не мог. Ежели и отказал, то скорее Борису, как багрянородному. Хотя, конечно, по старшинству киевский стол Ярославов должен быть.
Ну и что ж, что отец серчал на него? Мало ли чего в семье не бывает? Как ссорятся, так и мирятся. Свои, чай.
Явился король с сочувствиями. Говорил долго, проникновенно, утешительно. Ярослав пытался хоть слезинку из себя выдавить. Не получалось. Ну никак. Хоть слюной мажь под глазами. Вот печаль на лице — это вроде получалось.
И в искренность Олафа тоже не верилось. Говорит о горе, а сам, поди, в душе-то радуется: мол, зятек в Киеве сядет, глядишь, еще какой городишко уступит. Наконец насочувствовался, к делу прибился:
— Что теперь с дружиной будешь делать?
— Дружине дело найдется, — отвечал твердо Ярослав уже без тени тайного страха. Владимира боялся, а Святополка— тьфу, плюнуть да растереть. Нет, так просто этому медведю туровскому он великокняжеского стола не уступит. Так прямо и сказал Олафу:
— Будем Киев доставать.
И заметил, как в глазах короля блеснул хищный огонек. Подумалось: «Не радуйся, толстопузый, не про твою честь».
Тишины не будет…
Воевода Сфенг с Яном и невеликой дружиной вернулись из Херсонеса с хорошей добычей. Правда, потеряли одиннадцать человек, да раненых было несколько, в том числе и Ян Усмошвец. Руку копьем уязвили богатырю. Зато каждый привез с собой по пятьдесят гривен, не считая паволок и сосудов серебряных.
По случаю возвращения победителей великий князь Святополк Ярополчич устроил пир во дворе с музыкой, песнями и пляской. Говорил на нем Сфенгу:
— Это хорошо, что помогли мы императору. Союз с Византией очень полезен Киеву.
— И не только Киеву, князь. Вот и Тмутаракань ныне отличилась. Считай, Херсонес Мстислав и взял. Греки месяца два с крепостью нянчились, а Мстислав прибыл под стены, одну ночь переночевал, днем присмотрелся, а уж в следующую ночь на щит взял. Славный воин, славный:
— Говорят, на деда похож?
— Не знаю, как по внешности, я ж Святослава не видел, но по боевитости, наверно, в деда. И с дружиной в великой приязни и любви живет.
— И по внешности тоже, это еще князь Владимир говорил о нём: вылитый дед. А мы тут без вас схоронили князя Глеба Владимировича. Положили в Вышгороде в храме Святого Василия. Сильно Борис по нем плакал, убивался. Они ж росли вместе.
— А кто убил Глеба?
— Какой-то Торчин, повар его. Но я думаю, не сам он на то решился. Подучили. Милостник Глеба Моисей, который привез Глеба, сказывал, что муромцы шибко на них злились за кресты их. Волхвы народ натравливали, подзуживали.
— А где Борис? Что-то его не видно.
— Борис, брат, за невестой уехал к печенегам. Наверное, свадьбу играет там.
— На печенежке вздумал жениться? — удивился Сфенг.
— А что? Ежели полюбил, зачем откладывать? И потом, родство со степняками лишь на пользу Руси. У меня вон жена полячка, и посему я не опасаюсь нападения с запада. А возьми того же Владимира, царство ему небесное, как только женился на византийской царевне, так и мир меж Царьградом и Киевом установился. И доси стоит. А ведь пред тем какие рати-то кровавые были, вспомни-ка потасовки Святослава с Цимисхием. Так что породнение, Сфенг, лучший залог мира.
— Породнение, может, и залог, но родство не всегда.
— Как то есть?
— Да вон возьми хотя бы Владимира с Ярославом, отец и сын, уж куда родней, а едва не сцепились.
— Тут, пожалуй, ты прав, — вздохнул Святополк — С Ярославом у нас тишины не будет. Говорят, варягов набирает, не для пиров же.
Вскоре приехал в Киев князь Борис с молодой женой Нанкуль в сопровождении полусотни ее родственников. Прежде чем начать свадебный пир, решили обвенчать молодых, а до венчанья была крещена юная печенежка и наречена христианским именем Анна. Об этом попросил митрополита сам Борис: «Чтобы в память о маме».