— Все может быть, Владимир Святославич. Я б тебе посоветовал иметь в Турове верного человека.

— Подсыла?

— Ну да. С длинными ушами, с замкнутыми устами.

— Это добрая мысль, Анастас. И еще, не уеду отсюда, пока не срублю церковь. А ты окрестишь местных жителей.

— Но у меня нет с собой крестов.

— Я сегодня же снаряжу поспешного гонца в Киев к митрополиту. Пока мы гуляем свадьбу, он обернется. Будут тебе кресты.

— Коли так, проси у митрополита Леона и двух-трех поспешителей из священников. И пусть кого-то из них рукоположит в туровский храм. Да чтоб стойкого христианина. Тут под боком епископ этот обретается, есть кому воду мутить.

— Я надеюсь, епископ уедет после свадьбы.

— Вряд ли. Болеслав его к дочери приставил, чтобы в вере своей держать.

Еще шло приготовление к свадьбе, варились меды, готовились закуски и угощения, а уж по велению князя Владимира застучали топоры на площади Турова. На постройку храма пущены были бревна, заготовленные для ограждения города.

— Ничего. Для стен и сырье годится, — сказал Владимир и отправил в лес целый гурт смердов рубить сосны для заплота. — А эти, подсохшие, на храм пойдут.

Владимир Святославич сам чертил на земле детали храма, втолковывая плотникам, как и где вырубать, где связывать в лапу, где в шип. Плотники меж собой дивились: «Все знает князь. Смысленый».

Даже когда начались свадебные торжества, работа на площади не прекращалась. От зари до зари стучали топоры.

Владимир, стоя рядом с Арлогией, по древнему русскому праву считавшейся его женой, благословил молодых. И во время венчания они стояли рядом, и Владимир поймал себя на мысли, что эта одинокая, все еще красивая женщина приятна ему. И стало нестерпимо жалко ее, и он осторожно взял ее руку, пожал и шепнул на ухо взволнованно и искренне:

— Ты прости меня ради Бога, Арлогия.

— Бог простит, — ответила княгиня, но столь тихо, что он догадался об ответе лишь по движению ее губ.

И на свадебном пиру они, как родители жениха, сидели рядом. И Владимиру хотелось говорить ей что-то приятное.

— Красивая пара, — кивал он на молодых. — Дай Бог, чтоб они были счастливы.

— Дай Бог, дай Бог, — отвечала Арлогия, счастливо улыбаясь.

И когда подпившие гости заговорили, зашумели за столом каждый о своем, Владимир спросил Арлогию:

— А ты помнишь отца моего?

— Святослава-то? А как же, будто вчера все было.

Он видел, что ей приятно это воспоминание, и спросил:

— А как это было? Как ты увидела его впервые?

— Ну, его воины схватили меня в монастыре, засунули в мешок.

— В мешок? — удивился Владимир.

— Ну да, в мешок. Я тогда легче комара была. Привезли к Святославу, вытряхнули из мешка, бери, князь, себе красивую наложницу. А он здоровенный такой, лицо широкое, красное, голова обрита, лишь оселедец оставлен на макушке, в ухе серьга золотая. Как глянул на меня, у меня душа в пятки. И говорит: «Нет, это будет невеста сыну моему». И поручил меня кормильцу Асмуду везти в Русь, и чтоб ни один волос не упал с моей головы. Вот так я впервые увидела твоего отца.

— Да-а, — вздохнул Владимир. — А я его плохо помню, мал был, когда он меня со стрыем в Новгород отправил. Славный был воин отец, а вот миротворец — никакой. С греками дружить надо, не воевать. А ныне тем более — мы одной веры с ними.

На второй день во время пира Рейнберн, приблизясь к Владимиру, сказал:

— Ныне у нас великий праздник, князь. Может, ради этого стоит дать плотникам отдых. А то стучат топорами, сквернословят.

— Спасибо, что напомнил, святой отец, — отвечал Владимир и тут же распорядился доставить плотникам со стола свадебного и еды вдоволь, и медов три корчаги. Вскоре и сам туда пожаловал, дотошно осмотрел сделанное и сказал плотникам:

— Чрева ваши во все дни ублажены будут, ублажьте и вы меня, мужики.

— Чем нам ублажить тебя, сказывай, светлый князь.

— Не срамословьте. Чай, Божий храм строите, да и на свадьбе ушей вон сколько.

— Прости нас, Владимир Святославич.

— Бог простит, мужики, и я прощаю.

— Все, отныне скорее языки себе отрубим, чем забранимся.

— Вот и славно. Поспешайте с рубкой. Чем скорее срубите и на мох поставите, тем выше плата будет. Трудитесь.

За всю свадьбу жених с невестой едва ли парой слов перемолвились, хотя под венцом венчавшему епископу говорили, как и положено: беру-де в жены (в мужья) добровольно и по любви и верен буду ей (ему) до скончания живота.

Какая уж тут любовь, впервые друг друга увидели, но обычай рушить нельзя: «по любви», и аминь.

За столом торжественным хотя и сидели рядом, друг на друга и не взглядывали. И поцелуи их, требуемые застольем, были холодны как лед.

Святополку невольно вспоминались горячие и желанные уста Лады. Ядвигу сковывали чужие бесцеремонные взоры, устремленные на них, хотя, конечно, жених ей нравился. Строен, высок, и уж усики топорщиться начали. Одно плохо — какой-то бесстрастный, с холодком.