— Кабы видал… А ваш-то рыжий ас?

— Тоже не рассмотрел из-за твоей самодеятельности. Ну а что думаешь?

— Вячик ударил, кто же еще.

И я рассказал ему все, что знал. И про фальшивость личности, и про слежку за машиной, и про способ выноса одежки, и свои подозрения насчет Гузя, и про нашу последнюю встречу…

— Думаешь, Гузь навел?

— Он же меня вызвал и проверочку оставленным термосом учинил.

— За Гузем мы давно следим. Да очень хитер.

— Теперь-то он попался.

— А как? — полюбопытствовал капитан.

— На меня Вячика науськал…

— Это не доказано.

— Недостача вещей в складе будет…

— Недостача большая, хотя ревизия не кончена. Только Гузь объясняет ее кражами этого лже-Вячеслава. А тот в бегах, и личность не установлена.

— Так поймайте.

— А как? — опять спросил капитан.

Не дурак парень. Ведь и сам знает как, а лишнего мнения не гнушается. Он не только до майора, но и до кого хочешь дорастет. Если только огурцы не будет есть руками.

— По отпечаткам пальцев, — подсказал я.

— Весь склад облазили — нет. Да ведь если Гузь его соучастник, то все протер.

— У подлинного Коршунка выведать…

— Два года назад потерял паспорт и больше ничего не знает.

— А по трудовой?

— «Вячеслав» ее в кадры не представлял, якобы утопил. Завели дубликат.

— Ну а по личности?

— Парик и очки снял, усы отклеил, походку выправил, заговорил нормально… Узнаешь?

— По «Запорожцу», — догадался я.

— Бросил.

— Как бросил?

— Груда лома. Он его купил-то за пятьсот рублей, специально для хищения одежды.

Все мои и догадки. Петельников вздохнул и принялся записывать мною рассказанное. Много наговорил, на три листа. Объяснением называется, уж знаю. Когда я расписался, капитан вдруг подмигнул мне, как девице распрекрасной:

— А ведь Гузь на тебя ссылается, Николай Фадеич.

— Это с какой стороны?

— Как на свидетеля, который заподозрил вора.

— Ему теперь выгодно на сбежавшего валить. А хапали они вместе.

— В общем, нужен сбежавший. Иначе Гузь выкрутится. Эх, Николай Фадеич, ты нам помешал.

Я ответил молчанкой, поскольку крыть мне нечем. Это теперь легко обсуждать мои попытки. А под угрозами Вячика, под дулом губной трубочки Семен Семеныча, под насмешками Сергея…

— Почему же Тихонтьевой всего не рассказал? — спрошено вроде бы обычно.

— Это разговор особый.

Опять, стервец, засек утайку, будто во лбу моем вделан телевизионный экранчик. Все видит, не хуже Марии.

— Еще вопрос, Николай Фадеич… Что думаешь о втором грузчике, Сергее?

— Душа парень, ненавидящий Вячика… Подозрению не подлежит.

— И последнее: внизу сидят Гузь с Сергеем, желают тебя проведать. Сделай вид, что кладовщика ни в чем не подозреваешь. Хотим через него выйти на твоего Вячика. Вряд ли они все краденое реализовали.

— Правильное направление.

— Ну, выздоравливай.

— Будет время — заходи.

— Если огурчиком угостишь…

— Грибки есть первый сорт.

— Тогда зайду.

— Только вилку прихвати.

Он ушел, помахав всем рукой. А эти все глядят на меня в две пары глаз — что непосредственный сосед, что третий, перебинтованный. Разговор ли наш их поразил, еда ли маринованных огурчиков? Поэтому жду вопроса соседского, поскольку третий пока помалкивал.

— Кто ж ты все-таки будешь?

— А что?

— И профессор у тебя был, и свинарь, и капитан…

— Хочешь меня распознать через других? А так не умеешь?

— Вроде бы книгу затеял писать, хотя по разговору тянешь на работягу.

— Вот из этой книги и узнаешь, как судить о человеке без справочки.

Конечно, для него закавыка. Люди ходят ко мне разные; говор мой — смесь всего помаленьку, но боле деревенского; одежки опознавательной нет, а сам не называюсь. Выходит, что судим мы друг о друге лишь по платью до по разговору. Пример тому баня: коли все нагишом да молчат, век не узнаешь, кто директор, кто дурак.

— Николай Фадеич, продолжи рассказ, — уже заканючил сосед.

— Ну, кража дефицита идет своим чередом, и от меня никакого проку. Пьем мы как-то вчетвером чай из термоса… Я и задень нечаянно голову кучерявого. Мать честная, его волосы набок и съехали. Он как вскочит да как припустит! Я за ним. Он стрелять, да патроны кончились. Настиг я бандюгу. Он мне парик в рот наподобие кляпа. А я приемчик. Тогда он, язви его, рукояткой пистолета по моей голове…

Но дверь открылась, и несоразмерная мужская пара как бы втиснулась в палату — молодой и худой, пожилой и грузный.