Какая дама? Наташка Долишная или Анна Григорьевна, атомная.

Я вылез на свет божий. Паша махнул рукой: мол, иди, а у меня дела во дворе. Я ополоснул руки с рукомойника, прибитого к тополю, и вошел…

Посреди избы на мягком стуле сидела моя законная жена Мария.

— Здравствуй, Мария.

— Никогда еще не было так плохо, как будет, — ответила она.

— Раз ты здесь, то плохо не будет.

— Уехать от живой жены… На такое и лютый зверь неспособный.

— Не ругайся, скоро расстанемся окончательно.

— Ты чего еще надумал?

— Это не я надумал, а бог, именуемый природой. Помрем скоро, Мария, и разлетимся в разные стороны.

— Почему в разные?

— Ты женщина, а я мужик.

— После смерти-то не в баню полетишь…

Она достала платочек и закомкала его, как виноватого. Это к слезам. Конечно, не оттого, что помрем, а оттого, что вроде бы разлетелись в разные стороны еще до смерти.

— Ведь жизнь прожили… Коля, скажи откровенно, женился бы на мне, если б знал все наперед?

— Женился бы, Мария.

— А почему так? — спросила она и платочек свой успокоила, выжидая.

Почему так?.. Смотрю я на Марию, а моя память-то вместо нее как бы другую Марию посадила в Пашиной избе. Двадцатилетнюю, тоненькую, мою… А глупа моя память-то, как чурка березовая. Двадцатилетнюю, тоненькую, свою, любой полюбит. А любой ли в этой емкой и пожилой тете узрит двадцатилетнюю и тоненькую? Да никто, кроме меня. Я это вижу, и больше никому не дано. Так какого же дьявола, язви его, я жизнь на попа ставлю?

— Женился бы, поскольку любил.

— А когда бы знал, что не сладится?

— Похлопотал бы, чтобы сладилось.

Она спрятала платок и всхлипнула напоследок.

— Мария, я тебе аистов покажу. Знаешь, как они милуются?

Я встал на полу покрепче, запрокинул голову и зацокал языком, прищелкивая пальцами, — маленько выучился их любовному языку. Но у Марии глаза сделались здоровенные, как очки. Видать, решила, что ополоумел или хочу сплясать цыганочку.

— Погоди, сама услышишь…

— Ты позвал меня птиц слушать?

— Позвал? — удивился я, не подавая вида.

— Ну да, письмом.

— Каким письмом?

— Господи, вот этим…

Мария протянула конверт, в котором был листочек, карандашом химическим исписанный. Я прочел: «Моя дорогая кошечка. Ты открыла конверт, а в конверте привет. Будучи находясь в кромешном одиночестве, я потерял без тебя всякую сообразительность. Но тебя, свою супругу, ни на кого не разменяю и прошу словесно и письменно: кончай филидристику и вертайсь, поскольку упомянутое кромешное одиночество приводит к погибели семьи. Ты оставайся моей курочкой, а я завсегда останусь твоим петушком. Вертайся, я все прощу…»

— Складно нашкрябано, — похвалился я.

— Твое письмо-то?

— А то чье же…

— Небось пьяным писал?

— Не так пьяный, как от души.

Эх, Паша, Паша, заботливый ты о моей семейной жизни… Хотя бы предупредил — я бы «кошечку» не вставил.

Мы с Марией хотели обсудить это письмишко, но дверь чуть не слетела с петель — это его чучело огородное хотело вышибить. Как вы понимаете, в избу вломился профессор. Шляпа-то на голове, а на теле такой балахон, что выдь в нем при сумерках, то всякий перекрестится и кошелек отдаст. Подпоясан лохматой веревкой, за которой рукавицы брезентовые в навозе. Огурцы сажал.

— Николай Фадеевич, — начал он почти криком.

— Аркадий Самсонович, а это есть моя супруга Мария Николаевна, — перебил я.

Профессор, заполнив избу запахом навоза, вдруг кенгурой прыгнул к Марии, цапнул ее руку и поцеловал, от души чмокнув. Мария от страха аж встала.

— Он профессор, — объяснил я, чтобы она не обиделась на его налет.

— Очень приятно, — пришла в себя Мария.

— Николай Фадеевич, — прямо-таки взревел профессор, — совершено варварство.

— Что такое?

— Иван Федота в речку Безымянку две бочки концентрированной серной кислоты вылил…

— Зачем?

— Рыбачит так. Рыба от боли живой на берег прыгает. Я вот хочу показать ему Уголовный кодекс.

Профессор помахал тоненькой книжечкой. А я содрал со стены Пашину двустволку и был уже у двери.

— Зачем ружье-то? — испугалась Мария.

— Профессор покажет закон, а я покажу ружьишко.

И перед тем как выскочить за профессором, я постучал Марии по-аистиному. Мол, вернусь, и будет у нас любовь.