— Кто еще из торговых гостей ушел в Висби? — спросил.

— Афанасий Ивкович. Будет благополучен путь морем, в полулете вернутся в Новгород.

Никанор был в кузне, когда скрипнули ворота и колеса застучали по мостовому въезду. Вскоре со двора окликнули:

— Принимай крицы, Никаноре!

Никанор доковал изделие, бросил его в лоток и тогда лишь выглянул из кузни.

— Кто прибыл, не Василько ли?

— Я, Никаноре.

— Хорош гость и ко времени, — довольный приездом Василька, Никанор показался на дворе. — Нужно мне железо кричное, хотел о том весть подавать.

Василько отпряг лошадь, привязал ее к телеге и повесил на передок сплетенный редкими петлями мочальный кошель с сеном. Никанор, стоя у телеги, осматривал крицы.

— Сам варил крицы, Василько?

— Сам, бранить не будешь. Воз железа тебе и дар от деда Левоника.

— Как живет старый?

— Крепок. Деду Левонику и сто годов — не годы. Свое изделие послал… Вот, любуйся, Никаноре!

Василько передал Никанору топор, скованный Левоником.

Топор Левоника не похож на те, что ковались в Новгороде, не похож и на иноземные. Широкое и тонкое лезвие топора посажено наглухо на длинное топорище с проложенными по бокам двумя железными полосами и схваченное кольцами; топорище прямое, длиною оно напоминало древко медвежьей рогатины. Обушок топора вытянут клевцом и изогнут «к себе», на манер багорчика; лезвие округлено так, что напоминает серп месяца. Бородка лезвия прихвачена кольцом к топорищу, а острый носок рогом вытянут вверх.

Никанор с любопытством, со всех сторон, оглядел изделие, тряхнул на руке, помахал им.

— Топор как перышко, а топорище полпуда, — сказал. — Носок — хоть коли им заместо рогатины. Не пойму, в чем хитрость. Стоек ли топорик, Василько? Пробован?

— Пробован, Никаноре. По твоему уставу на пять слоев кован, — ответил Василько.

Они вошли в кузню. Никанор указал Васильку на железную плашку, валявшуюся близ кряжа наковальни.

— А ну, ударь! Поглядим, стоек ли?

— Пытал, Никаноре, у себя в кузне. Стоек, не гнется.

— То у себя, а то здесь.

— Не веришь, гляди!

Василько взял топор, поплевал на ладони и размахнулся. Со свистом сверкнуло широкое лезвие, рассекло плашку.

— Ни зазубринки, — обтерев с лезвия приставшую к нему землю, довольно произнес Василько. — Хорошо рубит.

Никанор снова осмотрел топор, поднял куски рассеченной плашки. На разрубе железо гладко блестело.

— Добрый мастер Левоник, — похвалил. — Ковал я топоры и плотницкие и боевые, но как этот — впервой вижу.

— Дед Левоник умеет колдовать над железом, — довольный похвалой Никанора, сказал Василько. — Он и название своему топору припас. Топоры, которыми лес валят в борах, мужики секирами называют. Левоник и говорит: моим-то не лес, а врагов валить; маховой, говорит, он, под стать секире. Велел и тебе сказать, что не топор ковал, а секиру.

— Не тяжел, а секиры стоит, — согласился Никанор.

— Наказывал мне Левоник, — продолжал Василько. — Отдай, говорит, игрушку мастеру Никанору и не забудь, напомни: не на то дарю, чтобы изделие мое ржа ела, а чтобы размыслил мастер и оценил. Рубит, сказал, моя секира, как топор, вперед колет, как копье аль рогатина, а клевцом лыцаря в железах повергнет наземь, как багорчиком; закалена, сказал, секира на кремень, ни железо, ни медь от нее не укроют.

— Хитро кует, хитро и думает Левоник, — одобрил Никанор. — Перед свейским походом сковал я меч в дар Александру Ярославичу, а Страшко — перо к копью. С тем мечом и копьем Ярославич в бою был. Как вернулся в Новгород, молвил: хороши меч и копье, что скованы нашими кузнецами, лучше франкских. Ныне поглядит он на изделие Левоника; ни у ордынян, ни у лыцарей нет похожего топорика, да и хитреца небось нет под пару старому Левонику.

— Был бы в Новгороде Александр Ярославич, может, и впрямь показать бы ему изделие Левоника.

Никанор взглянул на кричника, хитро усмехнулся и подошел к горну.

— Качни-ко мех, Василько! — сказал.

Василько ловкими и сильными взмахами коромысла принялся качать мех. В горне вспыхнуло и зашумело синее пламя. Никанор пошевелил угли, огрудил их и вдруг спросил:

— Скажи-ко, Василько, день аль ночь на улице?

Василько с недоумением уставился на Никанора, не понимая, о чем тот спрашивает.

— Улицами ехал ты, неужто не разобрал? — переспросил Никанор.

— Разобрал, да не ведаю, к чему слово твое, Никаноре?