— За кого просишь?

— Первее за себя. Я мечу копье, топором и мечом владею. Ромаш топором сечет и стрелы пускает метко… За всех прошу.

— Не к бою ли зовешь, Ивашко? — вмешался в разговор Афанасий Ивкович.

— Боя не страшусь, — Ивашко поднял глаза на Ивковича. — Где люди бьются за правду, там и наша воля.

— Наша воля — скорей ладьи на воду да плыть к своим берегам, — сказал Ивкович. Он сердито запахнул полы чуги, задрал бороду и сверху вниз смерил взглядом Ивашку. — За чужое дело голову рад сложить.

— О себе ли нам думать! — вмешался в спор мастер Дементий. — Уйдем с Саремы, стыдно будет после показаться на Великом Новгороде. Есть в ладьях у нас копья, луки тугие, топоры и мечи… Я не торговый гость, не ведаю торговых обычаев, а правде цену знаю.

— Легко тебе молвить, мастер, — глаза Ивковича сузились так, что казалось, не видят они света. — Пристало ли торговому гостю с пустой ладьей идти в Новгород? Да и в том беда: не лыцарскому ли войску дадим железо? Здешние люди не свычны владеть копьями; бегут с поля, а железо оставят.

— Будут владеть, не печалься, Афанасий Ивкович! — к изумлению Ивковича вмешался Спиридонович. — Враги эстов — лыцари; враги лыцари и Великому Новгороду. Дадим помощь — Новгороду от того не убыток. Море не взяло наши ладьи… Случись бы так-то, не видать нам Новгорода, да и Саремы не знать.

— Хо-хо-хо! Ай да Спиридонович! — смеясь, громко воскликнул Ромаш. — Не слово — серебро молвил. Дай и нам поглядеть на лыцарские хоромы, крепко ли стоят они?

— Твоя воля, Ромаш, — отозвался Спиридонович на восклицание гребца. — Не поперек дороги стою. Здешние мастера ладьи чинить будут, осмолят заново, а мы попытаем покуда, хорошо ли живется лыцарям на Сареме?

Кажется, все предвещало успех отцу Биорну. В Риме кардинал Риенци, напутствуя его при отъезде, ясно намекнул, что легату папской курии предстоит честь стать епископом Новгорода. Ливонское войско, вошедшее в Изборск и Псков, держит в своих руках ключи от рубежей Руси. Братья-меченосцы достигнут Новгорода прежде, чем новгородские воеводы соберут полки.

Отец Биорн уже помышлял об отъезде. Он хотел быть скорее в Риге, свидеться с рижским князем-епи-скопом и сказать, что время начать поход. Уверенность отца Биорна в успехе похода и силах Ордена была так велика, что ни в размышлениях своих, ни в беседах с ольдерменом Мундтом святой отец ни разу не усомнился в близком осуществлении своих замыслов. Приезд в Новгород князя Александра напомнил отцу Биорну о тех горьких муках отчаяния, какие испытал он в день битвы на Неве.

Весть о приезде князя в Новгород принес ольдермен Мундт. Любечанин только что вернулся с торга, был оживлен, обрадован удачами, каких давно не знали на Новгороде торговые гости.

— Князь Александр, — рассказывал ольдермен отцу Биорну, — вырос в Новгороде, но среди старых бояр и на владычном дворе есть у него недоброжелатели. Держат они себя ныне тихо. С людьми Александр горд, но не гнушается ни боярином, ни торговым гостем, ни людьми ремесленными…

— Жалует ли он иноземцев? — спросил отец Биорн.

— Бывали на суде у него наши гости, судил правдой.

Приезд Александра в Новгород обрадовал отца Биорна. Это предвещало скорое и успешное завершение его путешествия. «Если князь новгородский горд, храбр в битвах, — слушая Мундта, размышлял он, — то легко ли ему терпеть поругание от Орды?» Обещание помощи святейшего престола, о чем, открыв доверенности свои, будет говорить в беседе с князем отец Биорн, разве не явится доказательством выгод дружбы и союза Новгорода с католическими народами и католической церковью?

Не желая откладывать встречу с князем, отец Биорн сказал:

— Необходимо мне, почтенный Иоганн, видеть новгородского князя. Надеюсь на твою помощь. Побывай на княжем дворе и там через ближних бояр или иных людей передай о желании моем.

Живя в Новгороде, отец Биорн редкий день не бывал на торгу. И новгородцы и иноземные гости привыкли видеть розовое, всегда улыбающееся лицо святого отца и его темно-зеленую сутану, плотно облегающую полное тело. Когда он останавливался у лавок, его встречали доброжелательными приветствиями. «Гости верят, что ваше появление приносит счастье их торгу», — сказал как-то ольдермен отцу Биорну. С тех пор Биорн стал чаще задерживаться у лавок и говорить с купцами; он усовершенствовал и свои познания в языке русичей. Останавливаясь у лавок иноземных гостей, отец Биорн расспрашивал о странах, откуда прибыли гости, долог ли был их путь в Новгород? Особенным вниманием святого отца пользовались гости из Византии и городов далекого Востока. Он спрашивал, какие препятствия испытали они на пути к Новгороду, спрашивал о реках, по которым лежал путь, о волоках, где перетаскивали ладьи посуху; спрашивал о жарких пустынях и караванных тропах в них, спрашивал так, словно готовился сам отбыть в дальний путь.

На следующий день после разговора с Мундтом о князе, посетив торг, отец Биорн остановился у лавки, в глубине которой неподвижно, точно высеченный из камня, сидел иноземец со смуглым, почти темным, лицом, на котором, напоминая обрызганное дождем спелое вишенье, блестели темные внимательные глаза. Концы белой паволоки, обвивающей голову гостя, спускались на плечи. Отец Биорн впервые увидел его в Новгороде. Гость невозмутимо взирал на отличавшую отца Биорна от всех людей на торгу одежду, на розовое лицо под круглой, вышитой узорным бисером, плотно облегающей темя бархатной шапочкой; смотрел так равнодушно и безразлично, словно никого и ничего не видел перед собою.