При сыновьях Юрия, князьях Андрее и Всеволоде, рядом с Кремником выросли посады. Приходили и селились ремесленные мастера. Стали на Москве железо ковать, кожи мять, бочки и иное, что потребно, делать.

Москва росла, богател торг. Приходили в Москву и новгородские, и рязанские, и смоленские, и низовые гости; не обегали торг московский гости из ганзейских городов и из Византии. Но вторглись на Русь орды хана Батыя. На пути от Рязани к стольному Владимиру прошли через Москву ордынские конники. После набега их остались на месте города и посадов обгорелые печища.

Недолго пустовало место. Возвратились на старые пепелища бежавшие в боры от нашествия ордынян жители. Князь Ярослав Всеволодович, по примеру отца своего, звал на селитьбу в Москву людей. Перед последним отъездом своим в Орду послал воеводой на Москву Ерофея Чуку.

Ерофей Чука умен и на дело горяч. В Кремнике срубили княжие хоромы, поставили городовой тын. На Пресне и Чечере валили сосны. Из комлей — в обхват — плотили столпие, рубили стрельницы. Росли и новые избы на посадах.

В тот час, когда Ивашко добрался к Кремнику, воевода ругался с мастерами-мостниками, которые воздвигали мост в Чертолье через непроезжий овраг. Ряда была у Чуки с мостниками — открыть езду по мости к Спожинкам; миновали Спожинки, а по мосту как не было езды, так и нет.

— Где у вас совесть, отроки? — стыдил мужиков-мост-ников Чука. — Почто ряду брали? На дворе осень, дороги развезло, а мы из Кремника ворот не открыли в Чертолье. В объезд, через Моховое болотище, через Неглинку, мимо кузниц, гоним коней на Пресню. Можно ли так?

— Воля твоя, болярин, строим — не ленимся. Не наша вина в том, что нарушили ряду, — теребя бороду, оправдывался перед Чукой староста мостников. — Лес нам не подвезли вовремя, долго сваи били… Земля в Чертолье крепче камню…

— То-то бы ленились, — продолжал недовольно ворчать Чука. — Молвлю я вам, молодцы удалые, так: не откроете езду по мосту к Покрову, сидеть вам в порубе. На хлеб да на воду посажу, квасу не велю давать…

На взгорье Боровицкого холма, по Неглинке, тын ставили нынешним летом. Острог его то поднимается вверх, обходя глубокие промоины и овражки на склоне, то сбегает к самому низу, ко мхам. Берег Москвы-реки, от устья Неглинки до Яузы, между рекою и взгорьем, зарос тощим редким хвощом и осокой. И летом не пересыхают на берегу зыбкие, ржавые родники, теперь же, когда моросят осенние дожди, нет ни прохода по берегу, ни проезда. Возвращаясь с Чертолья в Кремник, Чука думал: «Не худо бы по топи, вдоль острога, настлать мостовую… Не худо бы, а не дошли руки».

Над Чертольскими воротами стрельница срублена без углов, с резными кокошниками. Высокой иглой возносится над нею шатер; на вершине его поскрипывает на железном штыре зеленый прапорец.

Чука полюбовался на стрельницу. Хоть и ругался он с мастерами, но про себя гордился их искусством. В стрельнице Чука заглянул в боковые подклеты — там полно щепы. Рассердился, позвал воротных сторожей.

— О-ох, люди добрые! Небось ведь спины у вас болят от безделья, — встретил он прибежавших на зов воротных. — Сколько времени лежать щепе?.. Все подклеты захламлены. Нынче же носите щепу на топь, к реке! Приду после да найду что — не помилую!

Пока он шумел с воротными, из хором прибежал отрок.

— Гонец к тебе, болярин, — запыхавшись, еле вымолвил он.

Чука поднял бороду, взглянул на отрока и махнул воротным: идите, мол!

— Откуда гонец? — спросил.

— От князя Александра Ярославича.

— От князя Александра?! — всплеснул руками Чука.

— Будет нынче он на Москве.

От Чертольских ворот, из-за сосен, что шумят по взгорью в ограде, не видно княжих хором. Они на холме. Тропа от ворот к хоромам огибает рощу. Срублены хоромы из дуба. От хором, с высоты холма, как на ладони луга и болота Замосковья; видно дальние леса, посад за торгом, по Яузе. По внешнему виду княжие хоромы мало отличаются от посадских изб, только и особицы — слюдяные оконницы да резной теремок над крыльцом поблескивает медным гребнем. Когда Чука обогнул рощу, Ивашко рассказывал что-то стоявшим около него отрокам. Тут же, у крыльца, оседланный конь. Завидев воеводу, Ивашко пошел навстречу. Не дожидаясь, пока воевода спросит его, поклонился:

— Князь Александр Ярославич послал меня к тебе, воевода. Идет он поездом из стольного Владимира на Великий Новгород. Нынче будет в Москву.

— Где ты оставил поезд?

— Ввечеру на Клязьме.

— Спасибо, молодец, упредил, — сказал Чука. — Честью встретим Александра Ярославича. Иди в дружиничью избу, отдыхай; коня твоего уберем, не имей заботы.

Чука послал гонцов на посады, велел оповестить уличанских старост о том, что скоро будет на Москве князь новгородский Александр Ярославич. У заезжего двора на Кучковом поле — дозорные молодцы. Строго-настрого велел Чука дозорным: как покажется княжий поезд — одному бежать с вестью в Кремник, остальным провести поезд объездами к городу.

Весь день Чука провел на ногах. Рад он встрече с Александром, и грусть трогает сердце старого воеводы. «Ох, времечко, — вздыхает он. — Пора, знать, старикам по углам сидеть, любоваться на то, как молодые орлы летают». Чука жил и состарился в Ярославовой дружине, все походы делил с князем; бился он и со строптивыми князьями, и с половцами, и с Ордой, и с ливонскими рыцарями. В последний раз Чука был с Александром в ливонском походе.

В суете заглянул воевода на поварню: боялся, как да мало снеди напекут и наварят. Кажется, все ладно. Велел дать себе щей да крылышко жареной ряби, и только успел обсосать пальцы, как на дворе начался сполох: