Не трогали эти истории сердце Юкио. Как ни старалась Луцинка, не понимал он их глубинной прекрасной сути, не постигал души народной. А ведь Луцинка открывала ему самую подноготную духа, которым жили ее прапрапращуры. Ей хотелось объяснить супругу то, что с малых лет поняла благодаря всем этим мистическим сказаниям она сама: главная опасность для человека содержится не в сверхъестественных силах, и не они помогут в случае беды. Главные горести идут от человеческой нетерпимости, жадности, зависти, злобы. И вот за них-то люди и бывают наказаны, причем самими же собой! А то, что люди издавна одухотворяют растения и небеса, – это чистейшей воды поэзия.

Однако идеи, связанные с переселением человеческих душ в цветы и деревья, мужа не увлекали. Он для них был слишком рационален по натуре.

Холодность между супругами стремительно росла. Единственная тема, объединявшая их, – дочка Марико – на какое-то время еще скрепляла их неудавшийся союз.

– Сегодня она слышала, как лает пес, и сказала: «Ав!» – не могла не похвастаться дочкиной смышленостью Луцка.

Юкио в ответ улыбался ребенку.

Однажды они втроем собрались на балконе и смотрели, как в садике расцвело яблоневое дерево. По молодой травке важно ходила ворона, изредка выкрикивая тревожно:

– Кар! Кар! Кар!

Луцинка любила ворон за их ум и с детства наблюдала за ними. Ей казалось, что она понимает их речь. Иногда птицы переговаривались просто так, и голоса их звучали вполне мирно, хоть и громко. Так соседки перебрасываются дружелюбными репликами, стоя каждая на крылечке своего дома. Порой и крикнуть приходится, но ясно же, что все между ними мирно. А вот крики об опасности звучали резко. И человеку тоже становилось вполне понятно, что птица встревожена и подает сигнал другим. О чем сейчас предупреждала ворона? Скорее всего о них, людях, разглядывающих ее с высоты. Улетать ей не хотелось, что-то она там, под яблоней, нашла, но сигнализировать сородичам считала своим долгом.

– Кар! Кар!

И вдруг малютка Марико сказала:

– Кар!!!

Громко и четко произнесла. Настолько громко, что даже поперхнулась и закашлялась.

Очень смешная вышла сценка. Луцка рассмеялась. Юкио улыбнулся и сказал:

– Смотри-ка, первое слово она произнесла по-японски!

– Как это? – не поняла Луцинка. – Где ж тут японский?

– По-японски «ворона» – «карасу», – пояснил гордый папаша.

– Вот как, – протянула Луцинка, – по-японски! А почему тогда не по-английски? Может быть, она услышала, как за домом машина сигналит, и сказала «кар», потому что я ее учила, что машинка – на английском «кар»? Что скажешь?

Муж и жена улыбались друг другу, как в добрые времена, когда о любви между ними еще не было сказано ни слова.

– Каррр! – снова крикнула ворона из-под яблони.

– Каррр! – повторила Марико и помахала птице рукой с балкона.

– Похоже, она научилась говорить по-птичьи, – сказала Луцинка.

– Ну да. Собачий язык она у нас давно освоила, теперь по-птичьи научилась, – согласился Юкио.

Кажется, это была последняя столь явная сцена супружеского мира и взаимопонимания. Юкио полностью вернулся к своей навязчивой идее и не мог себе позволить заниматься ничем другим. С появлением дочки квартирка жены стала казаться совсем крошечной: всюду царил маленький ребенок, его вещички, голос. Воздух был пропитан запахом молочной каши и свежевыстиранных пеленок. Сосредоточиться не получалось.

Когда Марико исполнился годик, отец оставил жену и дочку, купил маленькую квартирку, чтобы никто не мешал ему постигать древнюю мудрость. Он приходил раз в неделю и смотрел на Марико. Она бурно радовалась отцу, как самому дорогому человеку на свете. Мама неизменно удивлялась: надо же, не видит его, заботы от него никакой, не играет, не гуляет, сказку не расскажет, а дочка бросается к нему с таким счастливым личиком, что сердце разрывается смотреть. Марико что-то лепетала, хватаясь за руку отца, пытаясь успеть рассказать что-то очень важное, как делала это не так давно ее мать. Женщины! Им лишь бы поговорить. Это часть их природы…

Японский отец сидел некоторое время, с непроницаемым лицом глядя на сотворенного им живого младенца, а потом уходил искать глину для изготовления неживого существа, которое мечтал приобщить к миру живых с помощью тайных заклинаний.

О своих поисках, опытах и мучительных ошибках он лишь однажды поведал Марушке, когда той исполнилось десять лет. В день ее рождения отец повел ее на прогулку и, стоя на Карловом мосту, с которого Влтава кажется особенно величественной и мощной, рассказал о том, что привело его в Прагу и как продвигаются его изыскания. Он впервые был так разговорчив и откровенен. Марушка в этом пошла в него: многословием не отличалась. Но в тот день (чем-то он выделялся все же из череды других, тот памятный день) – так вот: в тот день и отец, и дочь говорили много. Именно тогда и пришла девочке в голову мысль, что родилась она из-за вымысла. Изначально из-за древнего мифа евреев, живших в Центральной Европе в своих гетто и никогда не чувствовавших себя в безопасности, а потом из-за одержимости японского юноши, обуреваемого стремлением воссоздать то, что никогда в реальности не существовало. Только в мечтах, только в чьих-то мозгах… А в результате получился не голем. Получилась она, Марико. И на нее всем плевать. Она – просто человек, ничего интересного. Людей повсюду полно. Кого лишним человеком удивишь, даже если это твой собственный ребенок?

Об этом она сказала своему отцу. А тот подумал и ответил:

– Я уже хорошо продвинулся в своих поисках. Мне осталось только найти соратников. Ведь нужно еще двое надежных мужчин, понимаешь?

Конечно, Марико все поняла. Отцовская мечта была для него важнее всего. Даже собственная дочь представлялась помехой. После того разговора она четко и окончательно уяснила, что полагаться в этой жизни может и будет только на себя. И еще: она окончательно убедилась, что везде, на всем белом свете окажется для всех чужой. Приняв это знание, она не стала злой и угрюмой. Наоборот – ей сделалось легче. Когда про себя все понимаешь, обид на жизнь и людей больше не возникает. Ты просто учишься выживать, не принимая во внимание ничьи издевки и оскорбления.