Да, Константин явился к кагану, но, как предполагает Ламанский, вовсе не к тому кагану, который жил в столице Хазарии. Византийское посольство из Херсона пошло совсем в другом направлении — к славянскому кагану-князю: «…не проехали ли греки — где Донцом в лодках, где берегом Донца — до одного из более крупных поселений той части позднейшей Руси, которая позже вместе с Киевскою землёю полян или землёю полянскою, носила общее с последнею название Русь, т. е. в позднейшем княжестве Переяславском, куда, быть может, прибыл и сам Аскольд или его посланцы. Не произошло ли там где-нибудь, если не на Днепре, в Киеве, первое крещение Руси, о котором говорит Фотий?»

К сожалению, само это предположение учёного изложено языком слишком неуверенно-вялым («не проехали ли», «быть может», «не произошло ли там где-нибудь, если не…») и слишком с оглядкой, чтобы стать убедительным. Впрочем, это не значит, что его доводы не подкреплены ничем. Да, свой каган вполне мог жить и на Днепре, в Киеве. Для этого ему не нужно было быть ни иудеем, ни хазарином. Достаточно было состоять исправным данником Хазарии. Древнерусский летописец с прискорбием сообщает: «А козаре имаху на полянех, и на северех, и на вятичех имаху по беле и веверице с дыма». Значит, денежными выплатами в виде меховых шкурок ежегодно облагался у полян, северян и вятичей каждый домовой очаг. Славянские князья, будучи в течение ряда поколений данниками каганата, свыкались с тем, что их, на хазарский манер, величают каганами. Даже в знаменитом «Слове о Законе и Благодати» киевский митрополит XI века Иларион по старому обычаю называет князя Владимира Святославича не князем, а каганом, хотя данником хазар тот уже не был.

В пользу предположения Ламанского говорит вроде бы и то, что после заключения мира между василевсом Михаилом и вождём славянской дружины и после высказанного Аскольдом пожелания креститься и крестить своих подданных, как раз в его землю и должна была направиться из Константинополя духовная миссия. Так, судя по всему, и произошло, хотя в византийских хрониках и церковных документах, к сожалению, не сохранилось ни имён людей, ни дат, твёрдо привязанных к «Фотиеву крещению Руси».

«Житие Кирилла» всё же слишком основательный «исторический источник», как ни отказывает ему Ламанский в достоверности. Напряжённейшая и затяжная полемика, в которой противостояли друг другу вероучительные основы христианства и догматы иудейского закона, могла состояться только здесь, в Семендере либо в Итиле, а не у хазарских данников-язычников. На Днепре или ещё в каких-то славянских пределах Константину просто не понадобилось бы укорять своих собеседников в том, что они очень уж избирательно читают собственных пророков. Не понадобилось бы уточнять, что он цитирует пророческую книгу не по Септуагинте, а в переводе

Аквилы. Не понадобилось бы втолковывать, что ветхозаветные понятия «закон», «завет» и «заповедь» — суть одно и то же. С язычниками он говорил бы совсем о другом и по-другому. Говорил бы о младенческой недостаточности и ущербности их язычества, как здесь с иудеями говорил о старческой обветшалости их прегордого богоособничества.

Да и совопросников таких, какие здесь у кагана, он среди славян не сыскал бы даже при старании. Потому что эти от начала и до конца цепко держались своего испытанного правила: стоило ему в какой-то теме припереть их к стенке, они тут же принимались отвлекать его вопросами поехиднее, с подковырками, с едва скрываемыми усмешками.

Вот, во время предпоследней встречи вдруг ни с того ни с сего, при всей их нелюбви к самому имени Спасителя, съязвили:

— Христос не отверг обрезания, но по закону его совершил. Как же это вы, христиане, обрезание отвергаете?

Или в христианском почитании икон усмотрели языческое кумиротворение:

— Как же вы, идолам поклоняясь, думаете, что этим воздаёте честь Богу?

Напоследок в своём желании досадить добрались и до запрещённой по иудейскому закону пищи:

— Не противитесь ли Богу, поедая свинину с зайчатиной? Да неужели истину они жадно искали, приступая к нему и

так и сяк и эдак? Где уж истину! Но он всё равно отвечал им спокойно и достойно, будто не ёрничают, а её, истину, ищут. Даже если хоть один из них её втайне от остальных ищет, то надо для него одного сказать, что ветхозаветное обрезание Христос для христиан отменил, упразднив его навсегда своим крещением. И что не бездушным идолам, не дереву и краскам христиане поклоняются, а святым образам, через них воздавая честь самим святым; ведь и евреи в старину, глядя на изображения святых херувимов и ангелов, им самим воздавали честь, а не дереву или тканям… Ну а о том, что человеку вкушать дозволено, разве не читали они Божий завет: «Ешьте всё, как зелень травную, ибо для чистых всё чисто, а у осквернённых и совесть осквернена».

Мог ли Философ верить их искренности, когда — почти вслед за этими подковырками — полились из их уст сладкие речи о том, что он-де самим Богом послан к ним для назидания и что он-де насладил их всех досыта медвяной сладостью словес святых книг? Не мог. Потому и сказал им в притче, что объевшегося мёдом не лечат мёдом же, а избирают горькое лекарство, чтобы противоположное противоположным исцелить. И с этим намёком на их чрезмерную медоточивость они на удивление легко смирились.

Вообще напоследок их поведение сводилось к тому, что они куда охотнее соглашались, чем возражали. И не стеснялись признать перед ним своё недостаточное знакомство с книгами, из которых им надлежало бы извлекать истинные смыслы, не дожидаясь подсказок гостя.

Возможно, это их признание было связано с тем, что они всё-таки — люди, уже давно живущие в рассеянии, на отшибе, в провинции, в отрыве от строгих предписаний своих раввинов — блюстителей и ревнителей закона. Но, возможно, они просто хотели напоследок как-то задобрить гостей, чтобы те увезли своему императору самые лучшие впечатления о великом, миролюбивом и веротерпимом каганате, достойнейшем соседе и союзнике византийцев на востоке.

Впрочем, ещё одно признание, услышанное братьями перед отъездом домой, своей неожиданностью заставляло и до сих пор заставляет многих истолкователей «Жития Кирилла» недоумевать. На прощание Константин, пользуясь благоприятной обстановкой, предлагает желающим из хазар креститься. И слышит в ответ: «Мы себе не враги и так повелеваем, что от сего дня кто хочет, пусть помалу крестится». Ответ вроде бы вполне в духе щедрот, приличных проводам. Но это ещё не полный ответ. Вот его продолжение: «…А если кто от вас на запад кланяется или жидовские молитвы творит, или сарацинскую веру держит, тот скоро смерть примет от нас».