— Говори! — протяжно повторяет воевода и оглядывается.

Монах, одетый в длинную сутану с капюшоном на голове, перебирает четки. Он наклоняется к Бенедикту и что-то шепчет ему, тот кивает головой и обращается к Людомиру с тем же вопросом.

А Людомир продолжает молчать, сверля своего мучителя потемневшим от гнева голубым глазом. Почему поп сидит молча? Спросил бы, кормят ли здесь? Людомир всматривается в каменное лицо католика. Заметив, что узник наблюдает за ним, католик закатывает глаза и складывает ладони. Людомир думает: «Поговорить бы хоть с этим попом, хоть бы допрашивал он, ласковый человек, не то что этот зверь Бенедикт». Монах бы понял душу Людомира.

— Говори! — срывающимся голосом снова приказывает Бенедикт.

И снова никакого ответа. Монах опять что-то шепчет Бенедикту.

— Ты будешь говорить? — не выдерживает воевода немого сопротивления и пронзительно визжит: — Говори!

Но Людомир склонил голову к плечу, словно задумался. Монах поднялся и приблизился к узнику.

— Скажи, брат мой, — тихим, приятно-ласковым голосом произносит он, благословляя Людомира крестом.

— Скажу, — после раздумья говорит Людомир.

— Скажешь? — завертелся на месте обрадованный Бенедикт.

— Скажу. Все вместе начинали.

Не такого ответа ожидали Бенедикт и папский монах. Но все же кричать, видно, не следует — на ласковое слово пленник сразу откликнулся.

— Скажи, — снова льстиво обращается к нему монах и мимоходом бросает в сторону Бенедикта: — Расковать ему ноги!

Слуги поглядывают на Бенедикта, тот кивком головы разрешает, и они бросаются снимать кандалы.

— Тебе ничего не будет. Скажи, кто первый начал подстрекать смердов?

Людомир словно и не замечает, что с ног его сняли кандалы, и с прежним спокойствием отвечает:

— Все… все начинали.

— Заковать! — резко звучит в подземелье металлический голос монаха.

Кандалы снова впиваются в тело острыми гвоздями, раздирают кожу.

— Теперь скажешь? — неистовствует разъяренный монах.

— Скажу! — выпрямляется Людомир, будто стоит он не в кандалах, а свободно разговаривает дома с соседями. — Все… все шли… И жаль, что не поймали тебя и того, рыжего.

— Кто, кто подстрекал? — в бешенстве подскакивает Бенедикт.

Людомир молчит. Бенедикт и монах переглянулись.

— В огонь! Поджарить ноги! — бросает монах.

Людомира хватают и тянут к костру. Его кладут на бревна и подсовывают к огню. Полыхает пламя, трещат сухие дрова, разлетаются во все стороны красные искры. Ноги жжет, невыразимая боль охватывает колени.

— Поджаривайте, поджаривайте! — прыгает вокруг Людомира монах. — Тащите сюда галичан! — шипит он, судорожно подергиваясь от бешенства. — Схватить на улице! Пускай посмотрят… Пускай знают, что мы с ними не будем церемониться. Надо устрашать, чтобы боялись нас…

Бенедикт приказывает слугам выйти на улицу и схватить первых попавшихся прохожих.

Перепуганных людей притащили в подземелье.

— Мало! Только четверо! — злобствует Генрих. — Смотрите, вы! Так будет со всеми, кто поднимет руку против Папы. — Он поднимает крест и размахивает им в воздухе. — Всем расскажите, всему Галичу! — Потом бросается к своей жертве, протягивает скрюченные пальцы. — С-с-с-скажешь? — сквозь зубы шипит он.

Никакого ответа.

— Вытащить из огня! — кричит обезумевший папский посланник.

Слуги тут же поднимают Людомира и ставят на ноги. Он стоит, не шелохнется, держится на обожженных ногах; лишь нижняя губа дрожит от боли да трясется взлохмаченная светло-русая борода.

Он крепко сжал губы: пусть враг не думает, что Людомиру больно…

И вдруг раздается еще более ужасный приказ, содрогнулись даже палачи, которые жгли Людомира на огне. Со звериным наслаждением Генрих цедит страшные слова:

— Выколоть ему и второй глаз!

Палачи бросаются к Людомиру. Мрак вокруг, только лоб горит, болит висок, будто молотом бьют по голове.

Разъяренный католик напрасно надеется услышать из уст Людомира хоть слово покорности.

— Кто поднял смердов против святейшего Папы? Скажи — и я дарую тебе жизнь! — рычит папский посланец, охмелевший от зрелища придуманных им пыток.

Неожиданно для него Людомир заговорил спокойным, как и в начале допроса, голосом:

— Гадюка! Мразь! Ты даришь мне жизнь? Ее мне родители дали. — И уже не сдерживается, бросает в звериную морду острые, как стрелы, гневные слова. Его голос гремит в подземелье: — Не убьешь русского человека, не убьешь! Ты жег меня на огне, а мне не больно… Ты глаз у меня отнял, а я все вижу, вижу, как тебя прогонят! Волки не живут, их убивают люди за то, что они грызут всех… Ты бешеный волк!