Однако с приходом Наполеона египетская письменность — на камне, остраконах (черепки и обломки известняка), дереве и не в последнюю очередь на папирусах — стала попадаться на глаза французским ученым на каждом шагу в ходе их исследований. Это было началом потока папирусов с египетскими и другими письменами, хлынувшего в Европу. В последующие десятилетия этот поток значительно усилился благодаря бесцеремонным операциям Бельцони и генеральных консулов западных держав в Александрии, как, например, Бернардо Дроветти, ветерана наполеоновской кампании, который работал в пользу Франции, Генри Солта, агента Англии, Джованни д’Анастази, армянина, работавшего на Швецию, и Жана Франсуа Мимо, действовавшего для Сардинии.

В результате их усилий были заложены основания коллекций в Париже, Лондоне, Риме, Флоренции, Турине, Берлине, Лейдене и в других местах.

Но все чудеса Египта и его забытые тексты, о которых сначала поведали французы в роскошно изданных томах и которые стали явью после прибытия груженных древностями кораблей, скорее сделали еще более волнующей, нежели разрешили, загадку цивилизации, считавшейся древней еще до того, как ахейские воины разграбили Трою.

Все мы достаточно хорошо осведомлены о том, как благодаря главным образом изобретательносги и решимости одного человека, Жана Франсуа Шампольона, завеса была наконец приподнята. Если сравнить "завоевание Египта" Шампольоном с кампанией корсиканского авантюриста, последняя покажется шутовской и нелепой. Его гению археология обязана одним из своих драматических триумфов — броском в прошлое на целое тысячелетие, который стал возможен, поскольку был подобран ключ к жизни, истории, мысли и религии Древнего Египта. Монументальным достижением Шампольона была расшифровка иероглифов, в чем неоценимую помощь оказал Розеттский камень, один из трофеев Наполеона. Решение иероглифической головоломки позволило возродить неизвестные книги и тексты — в сущности, целую литературу — и открыло значительную эпоху в истории человечества. Однако по сей день обнаружена лишь небольшая часть когда-то, по-видимому, обширной литературы.

От расшифровки египетских систем письма к полному овладению языком вела извилистая дорога, которая даже сегодня пройдена еще не полностью. В конце концов египетский язык претерпел огромные изменения за три или четыре тысячи лет, и язык ранних династий начала III тысячелетия до н. э. не так-то легко было понять людям Среднего царства тысячью годами позже, точно так же как письмо этих последних с трудом давалось людям XVIII династии во второй половине II тысячелетия до н. э., не говоря уже об их потомках. Однако был достигнут феноменальный прогресс: ученые составили словари египетского языка, а тексты прочитывались с возрастающей достоверностью.

Шампольон не только дешифровал письменность, но был и первым исследователем египетских текстов. Он издал первую грамматику давно уже мертвого языка, с пророческим рвением служил делу египетских папирусов и в одиночку вел борьбу с позицией, которую представлял, в частности, Франсуа Жомар, пессимистически смотревший на возможность прочтения иероглифов. (Жомар считал также, что фактически все папирусы являются копиями одних и тех же погребальных текстов.) Особенно возмущен был Шампольон, когда Жомар посоветовал французскому правительству воздержаться от дальнейших покупок. Именно из-за Жомара ресурсы папирологии Парижа были превзойдены в других центрах, как, например, Турине и Берлине — в последнем благодаря настоятельным усилиям Александра фон Гумбольдта. До своей преждевременной смерти в возрасте сорока одного года Шампольон изучил все папирусы, к каким он мог получить доступ во Франции и Италии, и совершил открытия, не уступающие по своему значению его первому достижению. В результате то, что прежде относили к числу забавных курьезов, превратилось в ценные документы, на основе которых оказалось возможным реконструировать одну из наиболее древних цивилизаций. Среди этих текстов были литературные произведения, потерю которых никто даже не оплакивал, так как мир ничего не знал об их существовании.

Шампольон предпринимал многочисленные путешествия для того, чтобы скопировать папирусы, как только он узнавал об их существовании. С 1824 по 1826 г. он путешествовал по Италии и по предложению кардинала Анджело Маи привел в порядок в Ватикане быстро растущую египетскую коллекцию. Он посетил также Флоренцию и другие города. В неаполитанской officina dei papiri большую боль причинило ему состояние рукописей из Геркуланума. Он был убежден, что ученые, которым были доверены обуглившиеся свитки, оказались излишне небрежны, потому что считали, как и Жомар, что эти документы прочесть невозможно. "В противоположность этому я утверждаю, — писал он, — что при достаточной настойчивости мы вскоре из этих тысячи семисот манускриптов смогли бы извлечь значительное число литературных сокровищ…" Но он берег свою энергию для египетских папирусов. Наиболее результативные его исследования были проведены в Турине, столице Сардинского королевства, которое незадолго до этого приобрело партию египетских трофеев Дроветти, ранее отвергнутую представителями властей в Париже.

Созерцание таких богатств, по признанию самого Шампольона, привело его в состояние транса. Его понимание египетского языка росло не по дням, а по часам. На каждом шагу папирусы раскрывали ему неизвестные аспекты истории и культуры Египта. Одно из его наиболее замечательных открытий касалось так называемого "погребального ритуала", или "Книги мертвых" (как впоследствии назовет ее немецкий египтолог Рихард Лепсиус), которая не была столь подчинена стандарту, как было принято думать, но существовала в различных версиях разной длины и содержания.

Многие дни он провел, переписывая эти прекрасно сохранившиеся сокровища, а затем, к своему удивлению, услышал, что на чердаке Туринской академии хранится еще больше египетских рукописей, однако из-за их состояния они были "ни на что не годны". Только в результате проявленной настойчивости Шампольону было позволено взглянуть на них. "Войдя в эту комнату, которую я впредь буду называть колумбарием истории, я был ошеломлен. Передо мной был стол длиной метра в три, покрытый во всю ширину слоем фрагментов папирусов толщиной по крайней мере сантиметров в пятнадцать… Я не могу описать все, что чувствовал, когда исследовал эти останки мировой истории. Даже самое уравновешенное воображение было бы возбуждено, ибо кто может сдержать свои чувства, прикасаясь к древнему праху столетий? Я впал в транс. Никакой отрывок из Аристотеля или Платона не является столь красноречивым, как эти папирусные холмы!.. Я мог смаковать даты, о которых история утратила всякие воспоминания, и имена богов, которым не воздвигали алтарей уже более пятнадцати веков…" Примерно в таком духе было выдержано все его письмо к брату Фижаку.

Таблица, характеризующая эволюцию некоторых египетских иероглифов и их скорописных эквивалентов (по Г. Мёллеру, 1919)

Но не все эти пыльные фрагменты освещали серьезные исторические вопросы. Они также показали, по словам ученого, "что от великого до смешного всего один шаг… Рядом с правительственным указом Рамсеса Великого или другого выдающегося руководителя… я видел фрагменты египетских карикатур, изображение кошки, держащей в лапе пастушеский посох, как будто она охраняла уток, или обезьяны, играющей на флейте… Вот погребальный текст, на обороте которого запечатлелась печать мирских забот в виде акта о торговой сделке; там остатки рисунков, чудовищная безнравственность которых несколько поколебала мое представление о безмятежности и мудрости Египта".