— Вот тот переулочек, да через плетень перелезете, там виднеется крыша, это полуземлянка, там он и живет.

По крепким бревенчатым ступеням Лева спустился в землянку. За столом сидели два больших крепких старичка, седые с длинными белыми бородами. Взглянув на них, Лева сразу подумал: «А братья-то раньше, наверно, были молокане?»

Узнав, кто он, его не только обняли, но и расцеловали в обе щеки.

— Вот радость-то нам Бог послал, вот радость! Мы-то думали: забыли нас братья. Но, слава Богу!

Старичок, который был выше ростом, уже поставил на стол третью чашку и, наливая чай из закопченного чайника, говорил: «Как раз к чаю, отведайте чайку, гость дорогой…»

«И гостеприимство-то молоканское!» — подумал про себя Лева.

Когда молились и стали пить чай, — а он оказался очень вкусным: это была заварена таежная сушеная черемуха с молоком — Лева не выдержал и спросил:

— А вы, братья, видать из молоканства?

— А ты откуда узнал? — спросил старичок чуть повыше ростом.

— Да так: смотрю я на вас, какие вы большие да крепкие, как дубы старые; такие старцы только в молоканстве водятся.

— Да, это так, — сказал брат Севастьянов, прихлебывая и расправляя себе усы. — И деды, и прадеды наши были молокане, много гонений терпели от царского режима, они — первые основатели молоканской общины в Благовещенске и Хабаровске на Амуре. Потом, когда свет Евангелия ярче разгорелся, мы стали баптистами.

— А вот теперь, — сказал другой старичок, — Бог сподобил и нас, как и предков наших, пострадать за веру, за Слово Божие.

— Ну, а как вы, братья, не очень тоскуете здесь, в такой глуши? — поинтересовался Лева.

— Да, ничего, — сказал брат Севастьянов. — Мы вдвоем, да Господь. Поем, Библию читаем. А я еще и сапожничаю, брат мне помогает — кормимся.

— И что сказать, — заметил другой, дочери и сыновья-то у нас сами уже с хозяйством, малых деток мы не оставили. Одно плохо: нет братства.

— Бог даст, здесь посеем семена, всходы будут…

— Мы так и понимаем, — сказал один из них, — не напрасно Бог нас сюда прислал. Говорим людям, некоторые принимают, интересуются.

Весь вечер Лева рассказывал старичкам о своих путешествиях, о переживаниях ссыльных. Уже поздно ночью брат Севастьянов открыл старую огромную Библию и прочел. Читал он без очков, хотя ему и было лет под восемьдесят: «Да и все желающие жить благочестиво во Христе Иисусе будут гонимы».

— Вот как оно написано, так оно и было, так оно и есть, так оно и будет. Вот сейчас для верующих настала непогода. Во всем есть воля Божия.

Преклонив колена, ссыльные горячо помолились за свои родные общины, семьи, за весь народ, прося о Его пробуждении. Молились и за власть, прося, чтобы сам Господь через нее совершал Свою волю. Молился с ними и Лена, благодаря Бога, что он помог ему посетить в этом глухом месте братьев-изгнанников, молился за своих близких родных и особенно о ссыльных и заключенных, и об их семьях.

Лева сразу заснул крепким здоровым сном усталого человека. Он не успел повернуться на другой бок, как уже стало светло, и он увидел брата, хлопотавшего у печки. Ночь пролетела, казалось мгновенно.

Бодрый, жизнерадостный, Лева встал. В ногах усталости как не бывало. После завтрака старички повели его показывать свой огород, где было много картофеля, свеклы и других разных корнеплодов.

— Вот поработали на земле — и для здоровья хорошо, и на зиму сытно, — говорил брат Севастьянов, разглаживая мозолистой рукой большую бороду. Его друг ушел покупать молоко, а брат Севастьянов стал рассказывать о Леве о трудах и жизни на Дальнем Востоке.

— Все было хорошо, — говорил он, — да только пищать мы стали, вот Бог и наказал нас гонениями.

— Как так, пищать? — удивился Лева.

— Вот так. Говорят, жил-был когда-то один богатый генерал. У него в саду была статуя. Он со своими друзьями подошел к ней и говорит им: «Приложите-ка ухо к статуе, пищит в ней внутри?»

— Что-то пищит.

Ну вот друзья приходят и говорят: «Пищит, пищит». Это потому, что они генерала уважали, там в ней ничего не пищало. Получился один конфуз. Так наподобие этого получилось и с нами. Был у нас на Дальнем Востоке уважаемый брат — Винс Яков Яковлевич.

— Я его знал, — прервал Лева повествование. — Он был до революции пресвитером общины в наших краях. Хороший был брат…

— Да, он хороший был, — подтвердил старичок. — но только стал он совсем другой. Поехал он в Америку, а Америка его испортила. Пустой стал человек: блеск, треск, а духовности нет, Ну а мы, старики, пищим: уважаемый мол, человек.

— Да как же это так? — заинтересовался Лева.

— Да вот так, — грустно сказал Севастьянов и задумчиво покачал головой, всякое степенство он потерял. Красноречив был, а приехав из этой Америки, как начнет слово говорить, да как пример приведет — все хохочут чуть — ли не до упаду, просто скорбь, а не собрание получается. Надо бы нам старикам его обличить, а мы пищим: «Уважаемый, мол, брат».