Несмотря на усталый вид, они улыбались. Лева сразу догадался, что это братья.

— Это брат приехал, чтобы посетить нас, — сказала Паша. Они обнялись, поцеловались, как самые близкие друзья.

— Редко, редко к нам гости попадают, — сказал старик, снимая лапти, — и вот Бог прислал. Вы от какой общины?

— Я не от общины, — сказал Лева, улыбаясь.

— Так значит из Москвы, от союза прислан посетить?

— Нет, не от союза, — отвечал Лева.

— Так от кого же?

— От Самого Господа, Который любит вас, больше, чем все.

— Ну, беседовать будете после, — сказала Паша. Она ставила на стол дымящиеся щи, а Лева помогал братьям умываться. Поблагодарив Бога за пишу и за приезд брата, сели за стол.

— А скажи, брат, — спросил молодой высокий юноша, — ты много посетил заключенных, ссыльных, видал, как они питаются, а были ли где такие вкусные щи, какие мы, узники, а кушаем вот здесь?

— Нет, ничего подобного я не видал. Большие слезы, лишения.

Старик положил ложку, которой хлебал щи, и, кивнув головою на Пашу, сказал:

— С ранней юности она радостью для общины была и теперь все нас утешает, кормит.

— Вы неверно говорите, дорогой брат, — сказала Паша, ставя на стол тарелку с хлебом. — Это не я, это ведь Господь.

— Это верно, верно, — подтвердили все. Паша убрала со стола, и Лева подробно, со слезами на глазах, начал описывать неизвестным узникам события последних дней. Закрывались общины, отбирались молитвенные дома, многие пресвитеры — союзные благовестники оказывались наемника ми, бросали свои стада и трусливо бежали, оставив дело Божие, чтобы спасти благополучно своя тела. Некоторые писали в газетах, что отказываются от веры, вновь насмехались и позорили Распятого.

— Вывод один, — говорил Лева, — это как в книге «Есфирь» поднять вопль к Богу. Только Он один может спасти народ Божий от уничтожения.

Преклонив колена, они еще раз в слезах молились Богу, моля о разрушенных, покинутых общинах, о рассеянные, обездоленных верующих, чтобы не скудела вера ни в ком. Когда поднялись с колен, вытирая свои глаза, то брат старец бодро сказал

— А мы вас брат порадуем. Ну-ка, Паша, давай!

Из соседней комнаты Паша вынесла скрипку, гитару, мандолину. Старичок настроил мандолину, Паша взяла гитару, а юноша, радостно улыбаясь, как будто бы он был самый счастливый человек в мире, — скрипку. Под звуки музыки полилась песнь христиан:

Радость, радость непрестанно!

Будем радостны всегда.

Луч отрады, Богом данный,

Не погаснет никогда!

«Да, действительно, — думал Лева, глядя на них. — Ни тюрьма, ни разлука с ближними, ни тяжелая работа не гасят радости. Кто они? — Непобедимые! Люди с чистой душой и совестью, Люди, несущие всем мир и любовь!» А они пели дальше:

По следам пойдем Христовым,

Будем льнуть к рукам Его,

Чтоб под бременем суровым

Не остаться без Него.

Среди мужских голосов отчетливо выделялся чудный дискант Паши. Гармония звуков песни наполняла комнату и, казалось, поднималась к небесам. Склонив голову, Лева думал о. Паше: «Что за чудная христианка!» Она умеет не только шить, писать письма, готовить пищу, но и замечательно поет, играет, Все лучшее в человеке: труд, любовь и искусство — соединилось в этой душе…

— А ты, что брат, на мои сапоги смотришь? Думаешь мои? — сказал приземистый брат. — А братья в лаптях? Нам в лагере на троих одну пару дают. Вот мы по очереди носим.

— Одна пара, — сказал старик, — беря рукавицы. Как ни добро наше начальство, да нужно быть аккуратными. Скоро проверка, а ты, брат, — обратился он к Леве, — если хочешь посмотреть, как мы живем, идем с нами.

— Да, я пойду вместе с вами, — воскликнул Лева.

Поговорив с охраной и сказав, что приехал брат, они получили разрешение провести Леву в барак. Длинное, большое помещение, нары, кучи людей, то играющих в карты, то непрерывно изрыгающих мат, спорящих между собой.

— Тяжело нам среди них, как во рву львином, — сказал брат в сапогах, — но они нас не трогают.

— Нас все уважают, — заметил высокий юноша.

— А вы, брат, приходите к нам на работу, посмотрите, как мы работаем, Паша знает дорогу.

— Непременно, непременно приду, — сказал Лева, прощаясь с братьями.

Вечерело. Тайгу окутал таинственный сумрак. Временами слышался крик: «Кто идет?», и опять все тихо.

Лева мечтал провести вечер в беседе с Пашей, но она категорично заявила, что он с дороги, имеет очень утомленный вид и должен лечь спать. Как ни возражал Лева, ничто не помогало.

— А я ложусь на полу, — заявил он решительно.

— Нет, я здесь хозяйка, не возражайте, я старше вас…

Не с сестринской, а с материнской заботой она приготовила ему постель, и, еще раз поблагодарив Бога, они легли спать. Лева туг же уснул после большого пути, а Паша, засветив маленькую керосиновую лампу, еще долго писала письма. А потом, постелив старенькое пальто, она легла на полу и тихо, безмятежно уснула спокойным сном. Спала тайга. Была темная ночь. А на небе ярко горели чудные сибирские звезды. Своими лучами они были готовы указать верное направление каждому ищущему путь. Они светят и теперь.