— Какие там дети! — хмуро возразил Игорь. — Комсомольцы надругались над «суеверием».

— Не думаю, они бы скорей изрубили, сожгли, — сказал Илья.

— Да, уничтожить рука не поднялась — больно красива, — усмехнулся в бороду Андрей. — Принес кто-то из церкви, поставил у себя, а глаза мешают.

— Да, пьянствовать мешают, — подсказала Барбара.

— Пить что! Не сказано ведь: «Не пей!». Красть не могли! А как тут проживешь, ежели не красть? — продолжал Андрей. — Приносит домой ворованное… насчет власти совесть спокойна — «все наше», а по Господу — украл! Украл, и все тут, как не крути. Ну, мучает совесть, душа болит. В один прекрасный день не выдерживает душа Ивана, и по пьянке…

— Думаешь, все-таки по пьянке? — перебил друга Илья. — Мне кажется, что Иван вообще никогда в Бога не верил.

— Почему же выколол, если не верил? — гнул свое Андрей.

— Не понимаю; потому и выколол, что не верил в его существование и не боялся… — Илья пожал плечами.

— Вот тут тебя и подвела твоя логика! — явно торжествуя, воскликнул Андрей. — Ежели Бога нет, ежели не смотрит, и бояться некого, так зачем глаза выковыривать?! Нет, старик, он боится! Они глядят на него из другого мира и травят душу!

Его внимательно слушали — человек явно развивал наболевшую тему.

— Не так себе, не с кондачка он решился. Годами копилось. Сколько греха на душу взял: поместий разграбил, церквей и храмов разгромил… Свою власть наконец построил, и у нее воровать пришлось! Такую бездну греха не замолишь. И тогда он решился на последний грех: мол, на том свете, я знаю, мне ничего не светит, так хоть на этом не мешай, не трави душу, дай погулять свободно.

Все-таки, если верил, — Анжелика подала голос, — должен был думать, что Господь может покарать на месте.

— Ну, хорошо, глаза можно в порыве, в ослеплении, — возражал Илья, — но церкви ломать! Ведь это работенка — сломать тысячи церквей! Планомерная, сознательная работа на многие годы с участием сотен тысяч людей. Короче, он никогда не нуждался в церквях и при первой возможности пустил их на кирпичи.

Вдруг горячо вмешалась Инна.

— Нет, Илья, ты невозможный человек! — воскликнула она. — «Кирпичи, необходимость…» Что за вульгарно-учительский подход ко всему! Шла беспрецедентная борьба идей! Идеи — движущая сила истории, а не практическая необходимость, или целесообразность. Идеям православия, царя и отечества противопоставили атеизм, республику и космополитизм. Идею монархии зачеркнули расстрелом царской семьи. Идею отечества подменили идеей мировой революции и интернационала. Но что было делать с верой, чем заменить? Нечем! Вместо вечной жизни и вечного блаженства — короткое неверное счастье здесь? Но и оно, как скоро оказалось, — не для живущих, а для будущих поколений. Вместо великого и вечного предлагать ничто! Очень скоро осознав свое банкротство, они принялись в ярости уничтожать атрибуты веры, иконы, храмы и само духовенство…

— Не атрибуты, Инночка, — святыни! — перебил девушку Игорь. — Во всяком случае, у других народов это принято считать национальными святынями: изображения богов, храмы, в которых они обитают, и кладбища, где покоятся предки. Я спрашиваю: если у этого народа были святыни, как он мог позволить иноверцам и собственным проходимцам разрушить их?! Всего через несколько лет после революции! Спросите поляков, они за двадцать лет советской власти разрушили хотя бы один костел? А ведь у них, помимо прочего, еще и внешний «стимул» был.

Насупленный, ни на кого не глядя, Игорь повернулся и пошел к столу, Инна возмущенно фыркнула, а Илья ревниво подумал, почему же она не взрывается, почему не спорит Андрей, ведь сказать такое… ему, Илье, они бы не простили… Володя хохотнул: «Уел богоборцев!».

— Мне кажется, Панове, — в неловкой тишине раздался голос поляка, — что вы все отчасти правы, что истина, как говорят, лежит посредине. Русский мужик все-таки верил, но верил не в высшую идею, не в Христа-спасителя, а в существование потусторонних сил, добрых и злых. Еще, возможно, он верил в рай и ад, но рай не для себя лично, а для святых. На себя он махнул рукой. Домовые, водяные, русалки, ведьмы, упыри… были реальным содержанием его жизни и подменяли настоящее религиозное сознание. И сам Христос воспринимался не как мученик и спаситель, а скорее как жандарм, вечный укор своей совести. Глаза Господа для него — не путь познания божественной благодати, не окно в божественный мир, а глазок в камеру его земной жизни. Но он все-таки боялся его до тех пор, пока ваша атеистическая интеллигенция не научила его не бояться. И тогда он взял нож и… — все замерли, Анжелика впилась Илье в руку, — и заключил союз с «нечистой силой».

Первой отреагировала Анжелика: «Ты понимаешь, что говоришь: целый народ заключил союз?!» Карел усмехнулся: «Разве ты думаешь иначе?» Анжелика зашептала что-то сестре, и та, обращаясь к Андрею, сказала: «Пожалуйста, дайте мне кусочек хлеба, иначе не переживу очередного оратора». Лица посветлели. Володя бросился к столу, вернулся с бутербродом и подал его Барбаре со словами: «Подкрепляйтесь, сейчас выступит Инна». Инна фыркнула и рассмеялась, за ней другие.

Глава XVI

За столом Володя всецело узурпировал власть. Шутя, балагуря, он заставил всех выпить по рюмке «столичной», произносил один за другим тосты на английский, русский и грузинский манер, рассказывал анекдоты и показывал сценки из вступительных экзаменов в театральное училище. Особенно позабавила всех сценка: бабка приехала в город, ходит по магазинам, а деньги у нее в чулке под ворохом юбок. Карел сыпал афоризмами Станислава Ежи Леца.

Илья, который, не без некоторого коварного вмешательства Провидения, оказался по правую руку Анжелики, касался ее руки и, наклоняясь, спрашивал, что ей подать или налить. Она улыбалась, делала страшное лицо и как великую тайну сообщала: «грибы, пожалуйста» или «еще капельку Хванчкары, если можно». Игра забавляла его. Он подкладывал на бутерброд еще один кружок колбасы и, накрыв салфеткой, «незаметно» подсовывал ей.