Инна прочла «Реквием» Ахматовой, Володя пел песни Окуджавы и Галича, потом танцевали. Барбара вызвалась учить Илью рок-н-роллу, и он оказался способным учеником — вскоре у них начало получаться. Илья смелел, все больше входил во вкус и решительно встречал скептичную улыбку Инны. Однако, когда Барбару сменила сестра, с ним что-то случилось — он начал сбиваться с ритма, куда-то исчезли ловкость и гибкость… Злясь и негодуя, он пытался заставить себя… и наконец сдался: остановился и, густо покраснев, сказал: «Извини меня, не могу — таким чурбаном себя чувствую, что самому противно.» Она пыталась успокоить, предложила начать сначала и попробовала направлять его, но это лишь ухудшило дело — он окончательно смешался и предложил отдохнуть. Они смотрели блестящий, азартный рок Карела с Барбарой, и он мучительно завидовал поляку, потом таяли, томились под «livin’blues»…

Наконец, Анжелика взяла гитару, и Андрей выключил проигрыватель. «Я тебе ничего не скажу, — тихонько запела она, пересыпая слова грустными аккордами, — и тебя не встревожу ничуть…» Илья не знал слов романса, и они звучали для него трогательным полупризнанием. Как волновали его простые слова, ясные, хрупкие образы: «целый день спят ночные цветы, но лишь солнце за рощу зайдет, раскрываются тихо листы, и я слышу, как сердце цветет»! Его тянуло петь — отвечать, но вмешался Володя и, разумеется, все испортил. Он ревниво вслушивался в его самоуверенный, убийственный для нюансов голос, в попытки сестер смягчить, сгладить шероховатости и вдруг услышал еще один голос. Илья обернулся: в углу, закрыв лицо ладонью, пел Игорь! Он навострил на него ухо: какое искреннее страдание в этой затянутой надорванной фразе: «ты будешь вечно… в душе измученной моей»! Ему вспомнилось и захотелось спеть «Не пробуждай воспоминаний». Он дождался паузы и начал без аккомпанемента, Анжелика тут же подобрала аккорды и даже стала подхватывать рефрен высоко и нежно…

Когда то ли умерли, то ли покинули этот мир последние звуки, стало невыносимо грустно, и тогда Володя встал, неверной походкой подошел к двери, одернул как-то вдруг нелепо перекосившийся пиджак и нажал воображаемую кнопку звонка. Во время небольшой паузы он широким жестом «стряхнул со штанов пыль» и коряво пригладил волосы. При этом его качнуло, но он устоял, вцепившись в косяк.

— Маш… пусти, это я, Коля, — сказал он, тщательно выговаривая слова.

Помолчал, прислушиваясь, и обиженно возразил:

— П-чему нал-кался? Ч-ток выпил с другом… детсва… Имею право!

Это была его первая и последняя попытка спасти достоинство. Во время длительной паузы он на глазах сникал, сутулился и превращался в жалкого несчастного человека.

— Маш, а Ма-а-аш, пусти, честное слово… последний раз, — уговаривал он, широко расставив ноги и всем телом наваливаясь на дверь. После очередной паузы в голосе его послышалось всхлипывание:

— А я не шумлю… я тихо…

Внезапно какая-то мысль промелькнула в его голове: он подбоченился и тверже произнес: «Позови Катю!», затем строго, назидательно спросил:

— Кать, а Кать, ты уроки сы-де-ла-ла?.. Молодец! Доцка, открой папке дверь… Мамка не велит?..

Он уже опять сник, съежился и, припав к двери, всхлипывая, невнятно забормотал:

— Кать, доцка, ты не слушай… открой папке дверь… открой дверь, он весь обосранный стоит…

Все взорвались хохотом. Барбара взвизгивала, всплескивала рукам и прижимала их к груди. Карел хохотал, откинувшись на спинку стула и задрав мощный подбородок. Инна покусывала губы и прыскала смехом. Андрей посмеивался, глядя на гостей, только Игорь как-то странно и хмурился, и улыбался одновременно.

А как заразительно смеялась Анжелика: вздрагивая, захлебываясь; глаза ее блестели в слезах, а лицо умоляло: «ну разве можно так смешить!» Илье до боли, до крика захотелось стиснуть ее и целовать этот чудесный рот, белые камушки зубов… Увидев, как потемнело его лицо, она в безотчетном порыве стиснула его кисть, и он слепо, бездумно, повинуясь неведомой силе, прижался губами к ее запястью…

Анжелика вздрогнула. Оборванный, быстро замер смех. Растаяла улыбка, только в глазах остался удивленный и радостный блеск. Тихонько высвобождая руку, она едва удержалась от желания погладить его светлые вихры, в особенности — забавный хохолок там, где терялась тропинка пробора.

— Прошу тебя, — не сказала, выдохнула она, — пожалуйста, контролируйся — все смотрят!

Где-то, что-то ослабло в груди его, сердце рванулось и застучало свободней. Ах, зачем она выдала себя! Сколько надежды в этой мольбе! Не в силах поднять голову, не смея взглянуть на нее, он подпер голову рукой и закрыл всю верхнюю часть лица.

Эта сценка не ускользнула от Барбары. Она улыбнулась и хотела поделиться с Карелом, но передумала — другая мысль завладела ею. В самом поцелуе не было ровным счетом ничего такого, но в том, как… Барбара различала десятки оттенков чувств — от восхищения и восторга до холодной учтивости и насмешки — в том, как целовали руку. В наклоне головы и спины, в касании губ и пальцев, в глазах отрытых, полузакрытых, а особенно — закрытых, в улыбке и словах… она читала не только отношение к себе и к женщинам вообще, не только желание и намерение, но и характер кавалера и что из этого всего может получиться.

Насчет Ильи у нее не было сомнений — в его отрешенности, закрытых глазах и прильнувших губах были сломленность и обожание. Но что творится с сестрой? Как медленно она высвободила руку, с какой нежностью смотрела на склонившуюся голову «москаля и безбожника»! Неужели дело зашло столь далеко, что у нее не осталось времени позлорадствовать над сестрой, которая никогда не делилась своими тайнами, но не упускала случая пройтись на счет ее, Барбары, увлечений? Конечно, она знала про гимназическую любовь Анжелики к чудаковатому учителю польской литературы и про известного драматического актера на втором курсе… Странно, ведь ему, наверное, под сорок, и чтобы уж очень красивый… в конце концов, ум — не самое главное (вокруг папы столько умных кретинов!)… ах, да — еще «сильная личность», если в актере может быть какая-нибудь личность вообще… А что, Илья — тоже сильная личность, этот смущающийся милашка? Ведь совсем еще мальчик, хоть и старше Карела на год. Да, он умница, сентиментальный, музыкальный… у него есть будущее, но… Эти огромные «но»! Она играет с огнем… а, может быть, уже доигралась?