— Вы очень разборчивы, отец мой. Я так решительно ничего не слышу.

— Что, свиней, что ли, палят около этой гостиницы?

— Свиней? Вот потеха-то! Свиней! Почти что так. Конечно, они — свиньи, потому что, как говорится, при жизни в шелках ходили. Но свиньи эти не для еды. Это, простите за выражение, гугеноты, отец мой, которых жгут на берегу, в ста шагах отсюда, жгут, — вот чад-то от них вы и слышите.

— Гугеноты?

— Ну да, гугеноты. Разве это вас интересует? Не следует из-за этого терять аппетит. Что же до комнаты, где бы вам покушать, так у меня только одна и есть, придется вам ею обойтись. Пустяки! Гугенот не так уж скверно пахнет. Впрочем, если бы их не жечь, так они бы еще пуще воняли. Сегодня утром на песке вот какая куча их накопилась, вышиной… ну, как сказать… вышиной вот с этот камин.

— И вы ходили смотреть эти трупы?

— Ах, вы спрашиваете об этом потому, что они голые? Но ведь у покойников, преподобный отец, это в счет нейдет. А по мне так все равно, как если бы я видела кучу дохлых лягушек! Мне хоть бы что! Как видно, вчера здорово поработали в Орлеане; страшное дело, сколько Луара к нам нанесла этой еретической рыбины: вода-то низкая, так каждый день на песке их находят. Еще вчера вечером пошел работник с мельницы посмотреть линей в сетях, и вдруг там мертвая женщина, весь живот бердышом распорот. Поверите ли, вот сюда вошло, а вот тут, между лопаток, вышло. Ему бы лучше, конечно, карпа поймать… Но что с вами, ваше преподобие?.. Что? Вы не собираетесь ли в обморок упасть? Хотите, пока обед не готов, я вам подам стаканчик божанси? Это сразу вас на место поставит.

— Благодарю вас.

— Ну, что же вы хотите на обед?

— Что придется… все равно.

— Что? Говорите: у меня в кладовой, знаете ли, много всего.

— Ну, подайте мне цыпленка, и не мешайте мне читать молитвенник.

— Цыпленка? Ваше преподобие, цыпленка? Ах, вот потеха-то! Не на ваших, знать, зубах в пост паутина заведется. Верно, у вас есть от папы разрешение по пятницам цыплят есть?

— Ах, какой я рассеянный!.. Да, конечно, сегодня ведь у нас пятница!.. По пятницам мясного не вкушай. Дайте мне яиц, — благодарю вас, что вы меня вовремя предупредили, а то я мог бы впасть в большой грех.

— Вот, возьмите их, — проговорила про себя кабатчица. — Не предупреди этих господ, так они вам в пост будут цыплят есть; а в супе у бедной женщины найдут кусочек сала, так такой крик подымут, что хоть святых вон выноси!

После этих слов она занялась приготовлением яичницы, а монах снова взялся за свой молитвенник.

— Ave Maria, сестра моя! — произнес, входя в кабачок, другой монах, как раз в ту минуту, когда тетка Маргарита, держа за ручку сковородку, приготовлялась перевернуть на другой бок громадную яичницу.

Вновь; пришедший был красивый старик с седой бородой, высокий, плотный и коренастый, лицо у него было цветущее. Но первое, что бросалось в глаза при взгляде на него, это — огромный пластырь, скрывавший один глаз и занимавший половину щеки. По-французски он говорил свободно, но в его выговоре слышался легкий иностранный акцент.

Как только он вошел, молодой монах еще ниже опустил свой капюшон, так, чтобы его нельзя было разглядеть: но что еще больше удивило тетушку Маргариту, так это то, что вновь прибывший монах, у которого от жары капюшон был откинут, как только увидел своего собрата по религии, так сейчас же поспешно его опустил.

— Право слово, отец мой, — проговорила кабатчица, — вы кстати пришли, как раз к обеду; вам ждать не придется, и к тому же вы найдете подходящую себе компанию. — Потом обратилась к молодому монаху: — Не правда ли, преподобный отче, вы ведь с удовольствием отобедаете с его преподобием? По нюху пришел он на мою яичницу! Недаром я масла не пожалела.

Молодой монах в ответ робко пробормотал:

— Я боюсь стеснить.

Старый монах в свою очередь произнес, опустив голову:

— Я — бедный эльзасский монах… я плохо говорю по-французски и боюсь, что мое общество не очень приятно будет моему собрату.

— Полно, — произнесла тетушка Маргарита, — нечего церемониться! У монахов, да еще монахов одного ордена, должен быть общий стол и общая постель. — И, взяв скамейку, она поставила ее к столу, как раз напротив молодого монаха. Старый сел сбоку, по-видимому, сильно смущенный собственной персоной. Казалось, в нем боролось желание пообедать и некоторое отвращение от необходимости находиться лицом к лицу со своим собратом.

Подали яичницу.

— Ну, отцы мои, читайте скорей свои молитвы, а потом скажете, хороша ли моя яичница.

При упоминании о молитве оба монаха, по-видимому, почувствовали себя еще хуже. Младший сказал старшему:

— Вам надлежит читать молитву; вы старше меня, вам эта честь и принадлежит.

— Ничуть не бывало! Вы пришли сюда раньше меня.

— Нет, прошу вас!

— Я решительно не согласен.

— Но это необходимо!

— Полюбуйтесь на них! — произнесла тетушка Маргарита. — Они мне яичницу заморозят. Видели вы таких церемонных францисканцев? Пусть старший читает молитву перед обедом, а младший после обеда.