– Вы всегда знаете, какая из ваших вещей станет бестселлером?

– Не ставлю перед собой цель – написать бестселлер. Я просто пишу, подолгу переделываю. Я понял, что, помимо хорошего сюжета, образов запоминающихся, точного языка, насыщенного, главное – никогда умом не просчитывать успех книги. Как только процесс написания переходит в математическое действие – все, человек обречен на промах. Когда я писал свои первые книги, мне постоянно внушали: это не напечатают, зачем ты это пишешь? А я отвечал: да мне наплевать, меня это волнует.

– И оказалось, что волнует это не только вас…

– Да! Потому что я самый обыкновенный представитель советской интеллигенции. Именно советской, не старорусской. И все то, что небезразлично мне, – не оставляет равнодушными и всех остальных. А дальше – только вопрос художественности.

– Кто ваш читатель?

– Моя аудитория – нормальная городская интеллигенция. Возраст – от моих ровесников, которым сейчас за сорок, до молодежи. Особенно молодым нравится, я заметил, «Козленок в молоке». Да и старшее поколение тоже ко мне неплохо относится. Так что нет у меня такого возрастного ограничения, как, например, у Пелевина. Его читатель, насколько я знаю, человек до тридцати лет. А я, если вы заметили, не заигрываю с поколениями. По своему менталитету я так и останусь человеком советским со всеми его плюсами и минусами.

– В романе «Козленок в молоке» вы пишете, что очень важна первая фраза романа. «Первая фраза в романе – это как первый поцелуй в любви! <…> Он должен быть свеж и ароматен, если он пахнет мятной жевательной резинкой, это – конец, и читатель закроет твой роман на первой же странице». А какой должна быть последняя фраза романа, чтобы читатель захотел вернуться к нему?

– Я, как правило, оставляю открытой концовку. Почти во всех моих вещах – открытый финал, потому что как только ты делаешь такую совершенно закрытую концовку, то замыкаешь художественную систему произведения. Но ведь читателю нужно эту систему самому дополнять. Поэтому у меня открытые и достаточно неожиданные концовки. Обычно в последней главе происходит переворачивание сюжета, и вещь заканчивается не так, как ожидает читатель. Это я, кстати говоря, принес из поэзии. У меня в стихах – я учился этому у Блока, у Заболоцкого – часто была неожиданная развязка.

Когда читатель получает открытую концовку, он начинает думать: а как же все закончилось на самом деле? И прокручивает в памяти всю вещь, чтобы это понять. Это – уже повод к тому, чтобы перечитать. Ну а многим нравится просто какие-то куски перечитывать. Мне, например, несколько человек признавались, что, когда им хреново и хочется немножко развеяться, они перечитывают «Парижскую любовь Кости Гуманкова».

– Почему вы в «Замыслил я побег…» убиваете героя?

– Я его не убил. Он висит…

– А он разве не упадет?

– У нас даже сейчас проблема с фильмом. Мурад Ибрагимбеков снимает восьмисерийную ленту «Замыслил я побег…». И вот не знаем, как в кино сделать последнюю сцену. Потому что в романе Башмаков висит на балконных перилах и думает: «Вдвоем они меня вытащат». А перед ним видение: фронтовик, калека Витенька. Этот персонаж ведь не случаен – это символ победителей, которые выиграли жуткую войну, покалечившись, лишившись всего. И они передали могучую державу-победительницу поколению эскейперов (от англ. escape – побег. – А.Б.). И это поколение эскейперов эту победу профукало. Но как это сделать в кино?

– Объясните, что это за «поколение эскейперов».

– То, которое приходит на смену чересчур перенапрягшемуся поколению. Это люди, которые, в отличие от своих отцов и дедов, не умеют брать на себя ответственность, не умеют принимать решения, не умеют рисковать собой даже не ради государства – ради себя же!

– Вы и себя к эскейперам относите?

– В известной степени.

– А как же тогда объяснить, что в 24 года вы стали секретарем комсомольской организации Союза писателей, в 26 – членом Союза писателей? Это что – случайность?

– Тогда средний возраст членов Союза писателей был 68 лет. А в комсомол принимали до 28. Поэтому нас, молодых, было всего ничего. Мне старшие товарищи поручили руководить комсомольской организацией. Что я и делал. Был членом бюро Краснопресненского райкома комсомола, сидел на заседаниях рядом с нынешним министром культуры Швыдким (правда, сейчас он никому не рассказывает об этом). А первым секретарем Краснопресненского райкома – во многом прототипом моего героя Шумилина в «ЧП районного масштаба» – был нынешний главный редактор «Московского комсомольца» Павел Гусев.

– Карьеристом можете себя назвать?

– Если под карьеризмом подразумевать стремление сделать карьеру, социально самореализоваться любой ценой, наступая всем на шеи, меняя взгляды, то в этом смысле – я не карьерист. Потому что у меня были прекрасные перспективы, а я в 1986 году ушел на вольные хлеба и пятнадцать лет сидел дома – работал за письменным столом. Хотя меня звали на самые высокие посты, по тем, советским, меркам. Даже в ЦК партии звали. Но я считал, что литература для меня важнее. А когда начались процессы разрушения страны – я ведь считался одним из самых острых писателей, – меня очень любили наши «демократы». Предлагали мне даже стать главным редактором «Красной звезды» – главной военной газеты. Но как только я увидел, что под реформами подразумевается разрушение страны, тут же начал выступать с такими статьями и книгами, что «демократы» меня очень быстро разлюбили.