Байрон сказал, что ничего у них вчера не случилось.

– У тебя что, насморк или горло болит? – поинтересовался Джеймс.

Байрон шмыгнул носом и сказал, что у него серьезные проблемы.

На выходные пошел дождь. Он прибил к земле душистый табак, дельфиниумы и шток-розы. Родители Байрона сидели в разных комнатах и смотрели в окно. Иногда, правда, они все же встречались на «нейтральной территории» и что-то даже мимоходом говорили друг другу, но тот, к кому были обращены слова, казалось, слушал сказанное лишь вполуха. Затем Сеймур заявил, что в доме пахнет как-то необычно – такой странный запах, сладковатый какой-то. Мать предположила, что это, должно быть, ее новые духи. Но отец не унимался: почему в таком случае духами пахнет у него в кабинете? И куда делась та хорошенькая штучка, которую он обычно использует как пресс-папье? К тому же, раз уж речь зашла об исчезнувших предметах, откуда в чековой книжке еще один корешок от чека?

Дайана одним глотком опустошила стакан, словно там было какое-то горькое лекарство, и сказала, что, должно быть, просто переложила куда-то эту «хорошенькую штучку», когда вытирала пыль, и потом непременно ее поищет. Потом она принялась подавать обед, но выглядела какой-то страшно усталой.

– Что это на тебе такое? – спросил отец.

– Это? – удивленно переспросила Дайана, словно только что на ней было нечто совершенно другое – нарядное платье для коктейля или костюм-двойка от «Егеря». – О, это называется «кафтан».

– Но так одеваются хиппи!

– Ну что ты, дорогой, это очень модно.

– Но ты же выглядишь как хиппи. Или как какая-то феминистка.

– Еще овощей? – И мать положила на каждую тарелку по три оранжевых морковки в лужице золотистого масла. Голос отца с грохотом бульдозера разрушил царившую за столом тишину:

– Сними это!

– Что, прости?

– Немедленно ступай наверх и сними эту дрянь!

Байрон опустил глаза в тарелку. Он хотел, чтобы можно было спокойно есть, чтобы казалось, будто дома у них все хорошо, но мать как-то странно, судорожно, сглатывала, а отец смотрел на нее и сопел, как медведь. Когда вокруг творится такое, трудно есть морковь, тушенную в масле.

– А у Беверли тоже есть кафтан, – вмешалась Люси. – Точно такой же.

Отец побледнел. На какое-то время лицо его вдруг стало растерянным, как у маленького мальчика. Казалось, он не знает, что ему делать дальше.

– Беверли? Кто такая Беверли?

– Мамина подруга, – тихонько пояснила Люси.

– Это мама кого-то из учеников «Уинстон Хаус»?

– Что ты, папа! Джини в «Уинстон Хаус» не учится! Они на Дигби-роуд живут. Джини хотела взять мои «прыгунчики», а я ей не дала, потому что она сама очень опасная. И у нее такие черные штучки на зубах здесь, здесь и здесь. – Люси открыла рот и показала. Но во рту у нее было довольно много морковки, и затруднительно было понять, куда именно она показывает.

Отец повернулся к Байрону. Байрон даже глаз не поднял – он и так знал, о чем хочет спросить отец.

– Эта женщина действительно сюда приходит? К маме в гости? Может, она и еще кого-то с собой приводит? – Голос отца Байрон едва слышал, так гулко стучала у него в висках кровь.

– Оставь детей в покое! – Дайана со звоном швырнула на стол вилку и оттолкнула свою тарелку. – Ради бога, Сеймур! Неужели имеет смысл поднимать такой шум из-за того, что я надела какой-то говенный кафтан? После обеда я переоденусь.

Она никогда раньше не употребляла бранных слов. Отец даже есть перестал. Потом отодвинул свой стул, встал, подошел к Дайане и остановился возле нее. Он выглядел как огромная черная колонна рядом с маленьким разноцветным фонтаном. Байрон видел, что пальцы Сеймура буквально впились в спинку стула. К Дайане он при этом не прикоснулся, но все равно казалось, будто он ее не просто касается, а старается причинить ей боль, может быть, щиплет или щекочет. Дети так и замерли. А Сеймур, продолжая судорожно сжимать пальцами спинку стула Дайаны, тихо проговорил:

– Ты больше никогда не будешь носить это платье. И больше никогда не будешь встречаться с этой женщиной. – Дайана издавала какие-то слабые звуки, шурша скатертью, словно птичка, бьющаяся в оконное стекло.

Затем столь же внезапно Сеймур повернулся и вышел из комнаты. Дайана похлопала тыльной стороной ладоней по шее и по щекам, словно возвращая на свое место вены, кожу, мышцы. Байрону хотелось сказать матери, что ему очень нравится ее новое платье, но она сразу велела им с Люси бежать в сад и поиграть там.

Вечером Байрон тщетно пытался читать журнал «Смотри и учись». Перед глазами у него все время стоял отец, вцепившийся в спинку материного стула. Так много всего произошло в последнее время, и впервые он не знал, можно ли хоть чем-то поделиться с Джеймсом. Наконец Байрону удалось забыться легким сном, и снились ему какие-то странные люди – головы у них были слишком велики для крошечных тел, а голоса, тихие, но настойчивые, были похожи на крики без слов.

Очнувшись от сна, Байрон понял, что голоса принадлежат родителям. Он встал, вышел из комнаты на лестничную площадку, и голоса сразу стали слышны громче. Он чуть приоткрыл дверь их спальни, посмотрел в щелку и замер, будучи не в силах поверить своим глазам. В темноте виднелся обнаженный торс отца, казавшийся почти голубым, и под ним – силуэт матери. Отец совершал какие-то мощные телодвижения, словно зарываясь куда-то все глубже и глубже, а рука матери беспомощно молотила по подушке. Байрон осторожно, даже не щелкнув ручкой, закрыл дверь и пошел прочь.