Тартаковский продолжал усиленно вести следствие Левы.

— Признайтесь, какие вы дарили подарки молодым членам общины из Оренбурга.

— Никаких не дарил, ничего не помню, — говорил Лева.

— А вы вспомните, вспомните!

— Нет, ничего не помню, — отвечал Лева.

Следователь орал и наконец напомнил, что Лева каждому из молодежи в качестве «сувенира» прислал записные книжки для записей стихов из Библии на каждый день с надписью на первом листе: «1 Тим. 4, 16. Вникай в себя и в ученье, занимайся сим постоянно».

— Да, да, посылал, — сказал Лева. — Но я совсем об этом забыл.

— А мы не забыли. Это лишний факт, подтверждающий, как вы воспитывали молодежь в вашем христианском духе, а иначе сказать — как вы ее калечили, отвлекали от светлой, лучшей жизни и тянули в болото Библии.

Однажды та допрос пришел Снежкин и принес кипу писем.

— Вот эти письма в этом году писала вам жена.

Лева имел привычку все письма хранить, подшивать, считая, что они имеют значение как историческое, так и познавательное при обозрении этапов своей жизни. Он всегда бережно хранил письма, как драгоценность, и отсылал полученные домой.

И вот теперь следователи в один голос пытались внушить ему, что его жена — тоже «враг», ибо когда следователи знакомились с теми местами в псалмах, на какие она ссылалась, они «усмотрели» такие ссылки на псалмы, в которых Мария Федоровна якобы желает им мести за их дела.

— Вот возьмите, — говорил Снежкин, — стих такой-то. Мы Библию имеем. — Он открыл и посмотрел: — Это она призывает гнев Божий на нас. Как вы расцениваете такое поведение вашей жены?

— Очень просто, — отвечал Лева, — мы охотно пользуемся псалмами, но что у них, у евреев, ветхозаветное и жестокосердное; мщение, ненависть к людям, — мы это не воспринимаем, потому что по Христу мы прощаем и желаем всем добра. Да лучше всего вы у нее самой спросите, что она писала, и станет яснее.

Марусю, жену Левы, вызывали неоднократно. Ей много пришлось пережить. Все записи, письма тех лет были отобраны, сохранился только детский дневник Павлика. В нем она записывала, как рос ее маленький сын, передавала детские впечатления. Возвращаясь с допросов, она плакала, брала эти записи, перечитывала их и думала:

«Почему же, почему же разбилась их, казалось бы, идущая к покою семейная жизнь?»

Вот этот сохранившийся, не взятый «друзьями народа» дневничок, который Мария Федоровна, жена Левы, вела от лица своего маленького сына. Сын ее был в эти годы настолько мал, что сам не мог ни в чем разобраться:

8 марта 1949 г. Я подрос значительно, говорю много слов, бегаю по улице сам, кушаю хлеб с молоком, блины и лепешки… Сейчас мы с мамой в таком горе, что мама все время плачет, а я ее утешаю: у нас пропал папа.

1 марта он уехал в Самарканд за документами, чтобы поехать учиться домой, и вдруг исчез. Мама ищет всюду, и нет следа, она плачет и я плачу, а папа никак не идет; очень жду папу, зову каждое утро, смотрю на кровать, где он спал, но его нет и нет. Мы переехали на другую, маленькую квартиру, у наших хозяев злая собака. Я ее зову Динка и даю ей хлеба.

10 марта. Я проснулся очень рано утром, позвал маму, но ко мне подошла Нюся, а мамы не оказалось дома, я стал плакать. Нюся взяла на руки и стала качать; сколько я не звал маму, она не пришла. Нюся мне сказала, что мама с Марусей уехали искать папу в Самарканд. Наплакавшись, я уснул. Днем опять звал маму, но она не пришла…

12 марта, Вот мама пришла, я скорей к ней побежал, она меня поцеловала, но на глазах ее были слезы; она мне сказала, что папы нигде нет.

19 марта. Сегодня я ходил с мамой на станцию провожать двух Марусей домой, к бабушке. Я видел, как они садились в вагон, и сказал маме: «огон». Паровоз загудел: ду-ду!», и Маруси уехали.

Пришли мы с мамой и Нюсей домой, а их нет.

20 марта. Утром мама ходила на вокзал, ей хотелось встретить папу, но пала не приехал. Она купила мне яблок, чему я очень порадовался. Сегодня у мамы и Нюси молитва с постом о папе.

23 марта— Сегодня мама вечером уехала в Самарканд, так как ей прислали телеграмму. Она сказала мне, что едет к папе. Ночью я проснулся, стал звать маму, а ее нет, я стая плакать.

Утром проснулся, Нюся дома, а мамы нет, стал ждать маму.

25 марта. Воскресенье. Встал утром, покушал, играл на окне, а Нюся была в сенях. Вдруг дверь открылась, и вошла мама с мешком на плечах, вся мокрая: на улице шел сильный дождь.

— Мама, мама! — закричал я. — Мама! — Она бросила пальто, шаль, схватила меня на руки и стала целовать. Я смотрел на маму, гладил ее по лицу и вдруг сильно заплакал. Мама стала меня утешать и спрашивать, о чем я плачу? А я плакал от радости, что она приехала; так долго я еще не расставался с ней в своей маленькой детской жизни.

6 апреля. Сегодня мама и тетя Аня укладывали все вещи и даже мои игрушки. Мама говорит, что мы поедем к бабушке, к дедушке, и я увижу Волгу. Идет дождь, но я на улице. Вот и вокзал. Бежит паровоз, вагоны. Мама волнуется из-за билета и багажа. А я ни за что не схожу с ее рук и требую, чтобы она со мной ходила и разговаривала. Наконец мама купила билет, сдала багаж (не без происшествия), и мы сели в вагон и заняли нижнюю полку. Я кричал: «ду-ду!» и с нетерпением ожидал, когда поезд пойдет.