– Привет, Мэй. Ты как?

– В ужасе.

В зале засмеялись.

– Не нервничай, – сказал Бейли, улыбнувшись зрителям и покосившись на Мэй с легкой тревогой.

– Вам легко говорить, – сказала она, и по всему залу опять пробежал смех. Смех – это хорошо, смех ее успокоил. Она вдохнула поглубже, вгляделась в первый ряд, различила пять-шесть сумеречных лиц – все улыбались. Мэй поняла – всеми фибрами почувствовала, – что она среди друзей. Ей ничего не грозит. Она глотнула воды – вода остудила нутро – и сложила руки на коленях. Вот теперь она готова.

– Мэй, каким словом ты описала бы пробуждение, которое случилось с тобой на минувшей неделе?

Это они репетировали. Она знала, что Бейли хочет начать с концепции пробуждения.

– Это и есть то самое слово, Эймон. (Ей велели называть его «Эймон».) Пробуждение.

– Ой. Я, кажется, спер твою реплику, – сказал он. Зрители засмеялись. – Надо было спросить: «Что с тобой случилось на минувшей неделе?» Но все-таки расскажи нам, почему такое слово?

– Ну, оно точное, кажется мне… – произнесла Мэй и затем прибавила: – …сейчас.

Слово «сейчас» вылетело на долю секунды позже, чем следовало, и глаз у Бейли дернулся.

– Поговорим о твоем пробуждении, – сказал он. – Все началось вечером в четверг. Многие здесь уже знают эту историю в общих чертах – «ВидДали» и все такое. Но напомни вкратце.

Мэй уставилась на свои руки и сообразила, что это сугубая театральщина. Она никогда прежде не разглядывала руки, чтобы изобразить стыд.

– Я, по сути, совершила преступление, – сказала она. – Одолжила каяк, не сообщив владелице, и уплыла на остров посреди Залива.

– На Синий остров, если я правильно понимаю?

– Да.

– А ты предупредила кого-нибудь?

– Нет.

– Собиралась рассказать кому-нибудь потом?

– Нет.

– Документировала? Фотографии, видео?

– Нет, ничего.

Зрители зашептались. Мэй и Эймон предвидели реакцию на это откровение и помолчали, дожидаясь, пока толпа переварит информацию.

– Ты понимала, что это неправильно – одалживать каяк без ведома владелицы?

– Понимала.

– Но это тебе не помешало. Отчего так?

– Я думала, никто не узнает.

В зале снова забормотали.

– Интересная деталь. Значит, сама гипотеза о том, что твой поступок останется в тайне, позволила тебе совершить преступление, верно?

– Верно.

– Ты бы поступила так же, если б знала, что на тебя смотрят люди?

– Разумеется нет.

– То есть отчасти возможность остаться в темноте, незримо и неподотчетно, подтолкнула тебя к поступку, о котором ты сожалеешь?

– Именно. Я думала, что одна и никто меня не видит, и это позволило мне совершить преступление. И я рисковала жизнью. Я не надела спасательный жилет.

В зале снова зарябили шепотки.

– То есть ты не просто совершила преступление против владелицы собственности, ты поставила под угрозу и собственную жизнь. И все потому, что тебя окутывал, я не знаю, плащ-невидимка?

Аудитория грохнула. Бейли поглядел Мэй в глаза – мол, спокойно, дела идут хорошо.

– Ну да, – сказала она.

– У меня вопрос, Мэй. Когда за тобой наблюдают, ты ведешь себя лучше или хуже?

– Лучше. Несомненно.

– А когда ты одна, невидима и неподотчетна, – тогда что происходит?

– Ну, к примеру, я ворую каяки.

Зал взорвался веселым хохотом.

– Я серьезно. Я делаю то, чего делать не хочу. Я вру.

– Когда мы с тобой говорили на днях, ты сформулировала это очень интересно и лаконично. Можешь повторить, что ты сказала мне?

– Я сказала, что тайна есть ложь.

– Тайна есть ложь. Легко запомнить. Изложи ход своих рассуждений, будь добра?

– Когда хранишь тайну, случаются две вещи. Во-первых, тайна может привести к преступлениям. Мы поступаем хуже, когда неподотчетны. Это само собой. А во-вторых, тайна провоцирует спекуляции. Не зная, что скрыто, мы гадаем, мы сочиняем ответы.

– Любопытно, да? – Бейли посмотрел в зал. – Когда не удается дозвониться до близких, мы строим предположения. Паникуем. Размышляем, куда они подевались и что с ними произошло. А если на нас напал невеликодушный или ревнивый стих, мы выдумываем ложь. Порой весьма пагубную. Мы решаем, будто наши близкие заняты чем-то неприглядным. А все потому, что нам недостает знаний.

– Все равно что смотреть, как люди шепчутся, – сказала Мэй. – Мы дергаемся, нам неуютно, мы выдумываем всякие ужасы, которые они якобы говорят. Мы подозреваем, что говорят про нас, и притом нечто катастрофическое.