Три туранги среди бескрайнего и безотрадного простора пустыни на фоне далеких синих гор Матая были особенно красивыми. Подчеркивая безотрадность природы, они как бы олицетворяли собою неистребимую силу жизни.

Я всегда останавливался возле этих деревьев и знаю их много лет. Каждый раз радовался тому, что туранги целы, что никто их не искалечил, не срубил, не сжег. И на этот раз я остановил возле них машину, подставив ветру перегретый мотор. Каждый раз я не могу удержаться, чтобы не сфотографировать эти деревья. Одна из цветных фотографий попала на обложку моей книги о жизни насекомых пустыни.

Но на этот раз сердце мое опечалилось. Одну турангу сломали и, видимо, увезли на топливо. Но две другие остались, все такие же, с корежистыми стволами, живописно изогнутыми и красивыми. Зеленая листва деревьев сверкала под знойными лучами солнца и весело трепетала от легкого ветерка пустыни.

Все живое с момента рождения движется к естественному концу своего бытия. Смерть неотделима от жизни. Но горестно видеть, когда гибель наступает прежде времени, в расцвете сил и совершенства. Придет время, и эти два еще здравствующих дерева тоже исчезнут. Впрочем, в нескольких метрах от этой пары уже растет крохотная группка молодых туранг. Они тянутся кверху и набираются сил.

Едва я вышел из машины, как с дерева слетела пара скворцов и помчалась в жаркую и голую пустыню. Раздался писк птенцов. Потом, сверкая черно-белыми крыльями, с ветки дерева слетел большой пустынный сорокопут. Громко зачирикал воробей. Среди листвы мелькнула шустрая крошечная индийская пеночка. Она что-то озабоченно и деловито разыскивала и склевывала своим клювиком-иголочкой, не обращая на меня никакого внимания. Кому она нужна, такая маленькая.

У скворцов и воробьев в дуплах лежали яички. Гнездо же крошечной пеночки непросто разыскать. У сорокопута оказалось большое и пушистое гнездо; материал, который пошел на его строительство, я не сразу определил. Это не был пух семян на туранге, они еще не поспели, и не шерсть овец, клочья которой легко найти в местах выпаса на кустах. В мелком и плотном пушке я обнаружил крохотные листочки полыни и тогда сразу понял: это галлы. Они растут белыми пушистыми шариками; теплая оболочка галла предохраняет от резких колебаний температуры оранжевые личинки комариков-галлиц и хозяев галла. Птицы изрядно потрудились: чтобы построить такое обширное гнездо, надо было заготовить не менее тысячи галлов. Находка удивительна. Значит, галлица приносит сорокопуту пользу, поставляя строительный материал. Сорокопут приносит пользу полыни, уничтожает ее злого врага — личинки галлиц. Как в природе все взаимосвязано!

Что же заставило птиц поселиться в этой бесплодной местности, вдали от воды? До нее — я хорошо знал — не менее шести километров.

Орнитологи могут не поверить моей находке. Самое дальнее расстояние между водой и гнездящимися парами скворцов было установлено в три километра. О пустынном сорокопуте в этом отношении ничего не известно. Как часто бывают ошибочными, казалось бы, столь твердо установленные факты и наши представления!

Кажется, я познакомился со всеми обитателями этого крохотного мирка. Но вот от кустика к кустику пробежала быстрая ящеричка, в норке мелькнула злая мордочка ядовитой змеи-щитомордника. Наверное, и еще много разных обитателей держится этого уголка. Здесь, как в Ноевом ковчеге, можно встретить самых разных и редких жителей пустыни.

Сорокопуты меня не раз поражали своими разбойничьими наклонностями. Вспоминаю: мы подъезжали к селу Узунагач. По асфальтовому шоссе впереди шла колонна грузовых машин. Обгон был невозможен: навстречу тоже шли грузовики. Пришлось сбавить скорость. С обеих сторон шоссе росли деревья. С них через дорогу перелетали воробьи. Кое-где виднелись многочисленные скопления их гнезд. Неожиданно впереди нас с придорожного кустика на асфальт упал какой-то трепещущий комок перьев и помчался поперек пути. Я остановил машину, выскочил из нее. То, что я увидел, было необычным. С дороги в кювет рыжехвостый сорокопут-жулан тащил по земле мертвого воробья. Ноша для него оказалась нелегкой, и подняться с нею в воздух он не мог. Отчаянный разбойник испугался меня, бросил добычу и взлетел на дерево. Я поднял воробья. Птица была еще теплой, на ее голове зияла глубокая рана. Не было сомнений, что сорокопут только что расправился с воробьем.

Какой все же жулан отважный!

В Уссурийском крае, где прошло мое детство, в пригородных зарослях лещины, дикой яблони и боярышника водилось много рыжехвостых сорокопутов. Однажды сорокопут ухитрился пригвоздить к шипам на ветке боярышника молоденького бурундучка, основательно раздолбив ему голову. Так что крупная добыча для него не редкость!

Как-то в пустыне Сарыесик-Атырау я увидел из окна машины летящего большого сорокопута. За ним трепыхалась в воздухе длинная, узкая белая ленточка. Птица летела медленно, видимо, ноша изрядно мешала полету. Показалось, что ленточка или, быть может, веревка случайно запуталась в ногах птицы, и вот теперь ей, бедняжке, приходилось нелегко.

Остановив машину, я бросился вслед за сорокопутом. И вдруг ленточка упала на землю. Когда я подошел к ней, то увидел молодую стрелу-змею. Это изящное пресмыкающееся — типичная обитательница пустыни. Она очень быстра в движении, ее главная добыча ящерицы. У «стрелки», как ее называют, была расклевана голова. Полуживая змея, судорожно извиваясь, сворачивалась кольцами и расправляла свое стройное и тонкое тело.

Не ожидал я, что сорокопут охотится за змеями, да еще и может носить их по воздуху. По-видимому, стрела-змея — не случайная добыча маленького хищника.

Через несколько лет, проезжая по шоссе из Капчагая в Сарыозек, я увидел такую же картину: сорокопут летел над зарослями придорожной посадки саксаула с убитой им молодой стрелой-змеей. Почерк разбойника не изменился: у змеи была расклевана голова.

Сорокопуты — заботливые родители. Они заготовляют пищу про запас, накалывая на острые шипы растений различных крупных насекомых.

На дачном участке в густых зарослях жимолости и дикого абрикоса поселился сорокопут. Сосед по даче негодовал: