Наконец закончила с радиатором и залетела в кузов, там что-то нашла. Мое намерение ее сфотографировать оказалось выполнить нелегко. С доверчивым созданием произошла неожиданная перемена. Птичка по-своему оценила мои благие пожелания, вспорхнула и навсегда покинула нашу стоянку.

Десять дней жизни в горах среди буйной зелени, леса, горных ручьев, недалеко от снеговых вершин — и вдруг через несколько часов пути совсем другой мир: раскаленный асфальт, полыхающая в мареве горячих испарений пустыня, жара, духота. Смена климата настолько неожиданна, что даже не верится, что здесь всегда такое пекло. В кузове машины молчание. Никому не хочется ни разговаривать, ни шутить. У всех красные лица. Разморились.

— Жми, Вася! — говорю я водителю. — Еще немного, километров сорок, и мы отдохнем.

И Вася жмет на акселератор, ветер свистит в окошке кабины, и хлопает парусина, прикрывающая кузов.

Бесконечные желтые холмы и редкие поселки мелькают мимо размеренно и утомительно медленно. Наконец в стороне пути резкий спуск — и перед нами река Аягуз, небольшая, быстрая, мутная, в зарослях лоха, чингиля, ив и тополей. С одной стороны, где она подмывает глинистые холмы, высокий, метров около ста, обрыв. Здесь глубоко, можно искупаться, и вскоре все в воде, уцепились за камни, чтобы не сносило по течению, и торчат наружу только одни головы.

На высоком лёссовом обрыве, на самом верху, все изрешечено норками. Ласточки, щурки, сизоворонки, галки, полевые воробьи щебечут, кричат, распевают, крутятся в воздухе, выглядывают из норок, выскакивают из них и на лету ныряют обратно. Здесь настоящий высотный птичий многоквартирный дом. В нем царит строгое право собственности на каждую норку, занятую семейными обитателями. Вот только немного странно, почему квартиры располагаются только в самой верхней части обрыва.

Из воды никому не хочется выбираться. Не хочется и думать о предстоящем обеде и необходимости его готовить. Все сгрудились в глубокой яме, промытой водой, молчат.

— Сейчас я вам задам загадку! — говорю я своим спутникам, пытаясь поднять настроение. — Посмотрите на обрыв: почему птицы построили свои норки только на самом верху? Кто догадается?

— Все просто. Легче вылетать сверху вниз. Разогнался и полетел! — говорит Володя.

— Слишком высокий обрыв. Сто метров, не меньше, можно набрать разгон и с меньшей высоты, да и на высоту взлетать тоже непросто, — возражает Таня. — Я думаю, они так селятся, чтобы снизу не подобрался хищник.

— Но тогда кошке или лисице проще проникнуть сверху, если кто вздумал полакомиться яйцами или птенчиками, — возражает Николай. — Правда, нужно для этого поработать немало когтями. И еще рыть норы в центре обрыва опасно, сверху упадет кусок глины и пришибет кого-либо.

— Что тут мудрить! — вмешивается водитель Вася. — Какой интерес делать норки посредине обрыва? Сверху из него с высоты все виднее, красивей, вся река, все тугаи как на ладони. Вон у нас в городе какая красотища видна с четвертого этажа. С одной стороны — горы, с другой — город. Никогда бы не поменял на нижние этажи.

— Ты, Вася, неисправимый антропоморфист, — говорит Таня. — Животные в твоей красоте ничего не понимают. Еще знаете, что может быть: птицам больше приходится охотиться в пустыне, и, чтобы не терять высоту, они строят норки на самом верху, ближе к району охоты.

Наступает молчание.

— Ну кто еще скажет? Вы, Александр Петрович, как думаете? — обращаюсь я к научному сотруднику.

— Мне не хочется думать. Устал. Да и не уверен, есть ли ответ на этот вопрос. Вы сами, наверное, давно уже придумали, что и почему.

— Может быть, и да. Но хочется, чтобы все подумали, погадали, — не унимаюсь я.

— Тогда, пожалуй, — нерешительно говорит он, — тут какая-то сложная причина, может быть, давняя привычка, подражание друг другу, влияние каких-нибудь особенных физических факторов среды, инстинкты, наконец…

— И завернули же вы, Александр Петрович. Ничего не разберешь! — посмеивается молодежь.

Тогда все требуют моего объяснения, и мне ничего не остается, как рассказать о своем предположении.

Лёсс — очень твердый, прочный, копать его трудно. В лёссовых обрывах некоторых южных стран человек строил даже пещерные города, и они сохраняются столетиями. В Средней Азии в средние века из многих крепостных укреплений в лёссе были проведены к воде на многие километры потайные ходы, и они до сего времени сохранились.

Лёссовая пустыня была бы безжизненной и голой, если бы ее поверхность не разрыхляла громадная армия живых существ. Многочисленные мокрицы, пауки, жуки, муравьи, неутомимый землекоп — слепушонка — постоянно трудятся, роют ходы, норки, камеры, выбрасывают частицы почвы наружу. Благодаря им поверхностный слой лёсса не менее чем на метр в глубину взрыхлен, в него проникает воздух, просачивается влага. И получается, что незримые землекопы помогают жить растениям, кормящим многоликий мир этих жарких стран. Птицы тоже пользуются слегка взрыхленным поверхностным слоем лёсса: в нем легче рыть норки, тем более что клювы и лапки — слабые орудия. Кому же хочется тратить столько сил на строительство убежища, когда в жизни и без того много хлопот: пищу добывать, потомство воспитывать, от врагов спасаться. Да и в норке, проделанной во взрыхленном слое, лучше фильтруется воздух.