Шрифт:
— Что ж он там делал?
— Утешал родственников, узнавал сумму страховки, снимал мерку с покойника.
— А вы не могли с ним вместе работать?
— Вряд ли. Мне не раз приходилось бросать уроки и идти с ним, когда случалась срочная работа, а там вся работа была срочная. Я привык к делу, но не к клиентам, — люблю поговорить с теми, кого обслуживаю. Смех и грех, а в конце концов я все-таки попал в похоронное бюро.
В армию я пошел совсем мальчишкой. Служил в Индии, потом попал в Египет, проторчал там, покуда не началась война, а закончил в Италии, и, скажу я вам, туго мне там пришлось — жарища, пылища.
За три или четыре года я перевидал больше трупов, чем мой старик за пятьдесят лет в своем бюро.
— Но потом вы все-таки нашли работу?
— На это понадобилось целых двадцать лет, да и то работу нашел, а ногу потерял.
— Выходит, это первая ваша работа в жизни, если не считать армии? — спросил Малыш-Коротыш.
— Так точно. Школу я кончил в шестнадцать лет, потом полгода места искал. В последний раз пытался заполучить место клерка в Комитете общественной помощи. Мой дядя был членом комитета, и еще за меня старик Келли словечко замолвил. Другой мой дядя был каноник, но он мне рекомендации не дал, сказал — не хочу своего племянника ввергнуть в пучину греха. Я со всеми в комитете договорился, и мне обещали, что место за мной.
— Ну и что же?
— У кого-то другого оказались знакомые в парламенте.
— Зато в армии небось жизнь была — умирать не надо! — сказал Малыш-Коротыш.
— Иногда солоно приходилось, а иногда и перепадало кое-что. И тогда уж, будьте покойны, старый Джек Минто не зевал.
— Это вы про девушек?
— Всех их не счесть, если б даже мне начать считать прямо сейчас и продолжать до конца своих дней.
— И вы со всеми крутили любовь?
— Если успевал.
— А как вы это делали, сержант? Как вам удавалось? — спросил Малыш-Коротыш.
— Ты еще слишком молод, тебе рано знать.
— Ну, расскажите!
— Ладно уж… Так и быть… В общем это было не так уж трудно. Во время войны этих иностранных девушек прямо лихорадка трясла…
— Ну, дальше, сержант!
— Взять хоть итальянок. Они голодали. Так голодали, что поневоле становились уступчивыми. Я видел, как в городках на По пользовались успехом такие хари, на которые в Гонконге, Карачи или Каире ни одна приличная девушка и не взглянула бы. Но лучше всего было в Риме.
— А что было в Риме, сержант?
— Там я себя чувствовал как дома, — сказал он и задумался.
— Расскажите же.
— Ее звали Лючия. — Сержант жестом показал, какая она была, и тихонько присвистнул. — Кожа белая, как слоновая кость, а волосы — черней воронова крыла.
Тут уже мы присвистнули.
— Только вы не думайте, мне с ней нелегко пришлось. Но это было просто чудо. Она жила одна, стряпала мне еду, вино покупала, все делала, но…
— Что — но? — Малыш навалился на прилавок.
— Только напьемся кофе, она будто броней оденется… Коснешься ее, а она как каменная. Кроме шуток, с этой девушкой я хлебнул горя, потому что был в нее влюблен без памяти… А вот и Носарь.
— Дайте маленькую пачку, — сказал Носарь.
— Привет, Носарь. Послушай-ка, что сержант рассказывает, — сказал я.
— Про то, как он покорил Рим, — сказал Малыш-Коротыш.
— Послушаем в другой раз, а теперь пошли.
— Обожди минутку, Носарь.
— Заткнись, дело срочное.
Такой уж он был, старик Носарь. Для него дело всегда было прежде всего. Малыш отправился в кафе собирать ребят, а Носарь пошел к двери, бросив мне на ходу:
— Идем, Артур.
Чтобы показать свою независимость, я задержался.
— И у вас вышло, сержант?
Он подмигнул.
— В другой раз расскажу. Со всеми подробностями.
— Но вышло?
Он кивнул.
— А как?
Он ответил мне глубокомысленным взглядом, и сказал только одно слово:
— Ноги.
3
Носарь ждал меня внизу.
— Пожар, что ли? — спросил я.
— Вроде того.
И замолчал. Когда все собрались, он кивнул, и мы выступили в неизвестном направлении, имея секретный приказ в запечатанном пакете. Как вспомню это, всегда восхищаюсь Носарем. Всякий другой проболтался бы сразу. Но он хотел, чтоб мы все увидели своими глазами, и вы скоро узнаете почему. А сейчас скажу только, что у него были задатки генерала, и он мог бы им стать в прежние времена, когда образования для этого не требовалось.
Ребята Келли хорошо поработали. Они все разнесли вдребезги. Разломали граммофон, перебили пластинки. Раскололи ящики и изрубили стул. Сорвали дверь с петель и превратили столы в щепки. Лихо позабавились, ничего не скажешь.
— Один из ребят Мика рассказал про это своему двоюродному брату, а тот — приятелю, который работает вместе со мной, — сказал Носарь. — Но не в том дело. Хотите рассчитаться с ними?
Возражений не последовало.
— Ладно, тогда давайте здесь приберем.
— Зачем? — спросил один, самый нетерпеливый. — Ведь ничего не осталось.