— Был, — равнодушно согласился Вадим, — но больше уже никем не буду.

— Что значит не будешь? У тебя вон какая девонька распрекрасная, она уж милого своего на ноги поставит. Ради такой зубами за жизнь должен держаться, а ты что придумываешь?

— Не нужно со мной возиться. Я все знаю, что со мной, я никогда не встану.

— Встанешь, — Оксана уперла руки в бока. — Я в медицине почти тридцать лет, много чего повидала, знаю, что говорю. Ради Светланы, слышишь, ради нее встать обязан. Когда такая девушка говорит, что любит, мертвый и то подняться должен.

— Она не может меня любить, не должна. Говорит так, только чтобы меня утешить, — в тихом голосе Вадима появился оттенок горечи. — Зачем я ей такой нужен? — Голос стал чуть громче. — Почему мне не дали умереть? Все проблемы одним махом решились бы. Не захотели показатели испортить?

— Нет, ты глупеешь прямо на глазах. Света почувствовала, что с тобой что-то неладно, примчалась в клинику в два часа ночи, обнаружила отключенные датчики, тебя в луже крови и подняла всех на ноги. А ты говоришь, что не может она тебя любить! Сегодня уже среда, Светочка ни на минуту отсюда не выходила с того момента, как приехала, себя во всем винит, что не поняла, какой у тебя был настрой! — Оксана покачала головой. — Чего ты, в итоге, добился? И так весь искромсанный, и опять тебя пришлось резать, чтобы снова ставить дренажи. Теперь их пришили так, что уже не выдернешь, как ни старайся. И наблюдение за тобой круглосуточно будет вестись, никого не уговоришь датчики выключить.

— Зря все это. Зачем мне жить? Я не хочу существовать калекой и лучше умру. Света успокоится, в конце концов забудет меня, выйдет замуж, нарожает детей и будет жить нормальной жизнью, которой я ей дать не смогу.

— Да-а, оплеуху Светочка тебе правильно отвесила! Мало еще досталось, я сейчас от себя добавлю, у меня-то рука потяжелее будет, — не шутя, пообещала Оксана, ее черные глаза гневно заблестели. — За каждую Светочкину слезинку тебе десяток пощечин дать нужно.

— Она плакала? — в глазах Медведева появилась боль.

— А ты этого даже и не заметил… Конечно, где уж тебе! Ты такой же эгоист, как все мужики, только о себе и думаешь, упиваешься своим благородством – не хочу портить ей жизнь, уйду, умру, пусть забудет меня. Не знаешь ты ее совсем! Светочка всю жизнь тебя помнить и любить будет, даже если, не дай бог, все пойдет по твоему сценарию, даже если она выйдет потом замуж за кого-нибудь. Счастлива она не будет никогда. Ты ее не любишь и никогда не любил, если так про нее можешь говорить.

— Люблю, — слабым вздохом донеслось до Оксаны.

— Тогда должен все возможное и невозможное сделать, чтобы не плакала твоя любимая, иначе грош цена всем твоим словам!

Оксана еще долго что-то говорила, то отчитывала, то уговаривала его, но Медведев, лежа с закрытыми глазами, уже почти не слушал медсестру. Он отчасти был согласен с ее словами, но будущее пугало его. Жизнь сломалась четко на две равные части – до и после. Страшный вопрос терзал его мозг: «Была бы сейчас возможность выбрать, что предпочел – прежнюю жизнь, но без Светланы, или жизнь рядом с ней, но жизнь калеки?» Нет, он не хотел прежней жизни, по сути, пустой, с «бегом от себя», с попытками заполнить ее риском, алкоголем, сексом, другим подобным допингом, но и не знал, как существовать после того, что с ним случилось. Перспектива полной зависимости от другого человека, пусть даже от любимого и любящего, вызывала ужас. Вадим всегда гордился своей свободой и опасался эмоциональной близости с другими людьми, особенно с женщинами; ему казалось, что он перестанет быть собой, подпустив кого-либо близко к себе, что такого рода слияние двоих в единое целое грозит потерей своего «я» в другом человеке. Это было своеобразной клаустрофобией – по-своему страшно, когда другой человек закрывает весь мир. Медведев подумал о Сергее Томском: тот не испытывал никаких сомнений, ничего не испугался, когда влюбился в Ирину, а с радостью сделал ее центром своего мироздания и был счастлив от этого. Наверное, так и нужно – идти навстречу своей судьбе, ничего не боясь и не раздумывая о том, правильно ли ты поступаешь.

Светлана… Неужели он до сих пор сомневается, боится непонятно чего? Как же поздно пришло понимание того, что Света – его судьба, его вселенная! Сколько лет они были совсем рядом, но ничего не знали друг о друге, ни разу даже не встретились случайно на улице! Сколько времени потеряно! Вадим застонал от отчаяния.

— Что с тобой? Тебе плохо? — на лоб легла легкая прохладная рука.

— Света, прости, — в горле стоял ком.

— Зачем ты так сделал? — очень тихо спросила Светлана. — Ты же поправишься, все будет в порядке. Не веришь мне? Не скоро все заживет, не буду тебя обманывать, не один месяц в клинике провести придется. И боли много еще будет, и разных неприятных процедур, но ты все сможешь вытерпеть, ты же сильный. А я буду с тобой, даже не пытайся меня прогнать, я никуда не уйду.

— Ты так говоришь, чтобы меня успокоить… Не бойся, развяжи меня, больше я ничего с собой не сделаю, — Вадим говорил с большим трудом. — Обещаю тебе… Но не обольщайся насчет меня – я трус, еще на одну попытку я просто не решусь, для этого нужна смелость.

— Смелость нужна для того, чтобы жить, несмотря ни на что. Трусость – уйти, сбежать, хотя бы и таким образом. Я не позволю тебе этого сделать, — голубые глаза туманились слезами, когда Света отвязывала бинт.

— Не плачь, не нужно… — чуть слышно сказал Вадим. Как же хотелось ему обнять Светлану, поцелуями осушить ее слезы, но он не мог даже пошевелить освобожденной рукой – не было сил.

— Я не смогу без тебя, я всегда буду с тобой. В горе и в радости, в болезни и в здравии… — Света тихо шептала эти слова как молитву, — пока смерть не разлучит нас. А я не дам ей этого сделать, я уйду вслед за тобой… — она всхлипнула и, не в силах больше сдерживаться, почти выбежала из бокса.

Медведев непроизвольно рванулся за ней и потерял сознание.

Вадим сдержал слово, он больше не пытался что-либо с собой сделать. На это не было сил, но не было и желания жить. Он лежал, неподвижно глядя в потолок, равнодушно позволял проделывать с собой необходимые процедуры, но отказывался есть и все время молчал. Только Светлана, да и то после многих попыток, могла накормить его и добиться еле слышных односложных ответов: «Нет. Не нужно. Не хочу. Не болит».