На углу Совнаркомовской Павлик зашел в телефонную будку — позвонить матери, предупредить. Бросил монету, подумал и набрал номер Нины.

— Алло, алло! — Павлик сразу узнал голос Нины.

— Здравствуйте, Нина Николаевна! — сказал Павлик басом. — Вы что сейчас делаете?

— Готовлюсь к экзамену. А кто это говорит?

— К какому экзамену?

— По режиссуре. А кто это говорит?

— Это говорит… друг вашего товарища. Того самого товарища, которого вы любите.

— Чепуха, — сказала Нина. — Никого я не люблю.

— Как это не любите? Вы же ему писали об этом. И еще писали о метаморфозах, которые делают любовь цельной и трепетной, как заячий хвостик.

— Ой! — испуганно вскрикнула Нина. — Павка, это ты?

— Конечно, я. Приехал в командировку. Один. На три дня. Возвращаюсь в пятницу, поездом в четырнадцать тридцать. Сейчас иду домой. Позавтракаю и отправлюсь по делам. Вечером буду свободен. Все.

— Ой, какой ты молодец, Павка! Только зачем все сразу выпалил? Надо было постепенно: я бы спрашивала, ты отвечал.

— Некогда, — сказал Павлик. — Очень спешу.

— Все-таки ты балда, испугал меня. Теперь я в состоянии психического шока и не смогу заниматься. Я же говорю: надо было постепенно.

— Ну не сердись, Нинок. Сосредоточься и работай. Вечером встретимся.

В свой дом Павлик вошел не через парадное, а с соседнего переулка через гулкий, залитый асфальтом двор. Здесь каждая трещинка, каждый выщербленный угол были накрепко связаны с недалеким и далеким уже детством. Павлику нравились стихи знакомого поэта: «И я не вижу ничего плохого, что мы росли на каменном дворе».

Он взбежал на пятый этаж и, прислушиваясь к мягким толчкам сердца, долго разглядывал знакомую дверь. Внизу еще сохранились закрашенные царапины от надписи: «Пашка Рыбинзон дурак».

Дверь открыла мать. Она была без очков и потому с минуту щурилась, удивленно разглядывая длинношеего солдатика с лихо торчащим из-под пилотки вихром. И вдруг прижала руки к груди, прислонилась к косяку.

— Паша…

Потом были бесконечные расспросы, материнские вздохи и теплые материнские ладони на его затылке — все время, пока он торопливо завтракал на кухне, с завидным солдатским аппетитом уплетая омлет, кашу, печенье и всякие другие сладости.

— Как ты возмужал, Пашенька, — удивлялась мать. — Плечи-то стали какие крутые.

— Ведь мы же занимаемся спортом. Гири, штангу выжимаю. И каждый день тренировки по самбо. Так у нас положено.

— Самба — это что-то латиноамериканское?

— Да нет, — рассмеялся Павлик. — Это спортивная борьба. Самбо — сокращенно, а полностью будет: самооборона без оружия. Нападают, например, на тебя с ножом, пистолетом. Ты перехватываешь руку, прием, удар — и противник «собирает спички».

— Какой ужас… — сказала мать.

— Ма, тут один попутчик пытался доказать, что Дон-Кихот был сумасшедшим.

— Глупости, — сказала мать. — Дон-Кихот был человеком большого благородства. К сожалению, некоторые этого не понимают. Вот недавно один паренек написал в сочинении: «Донкихотство, рыцарство — устаревший хлам». Ну, это просто мальчишеская бравада.

Спохватившись, она побежала в коридор, к холодильнику, и вернулась с двумя свежими огурчиками и запотевшим помидором.

— У Симы Владимировны храню. Холодильник у нее большой, хватает места и для меня.

— Огурцы я съем, а помидоры не буду, — сказал Павлик.

— Почему? — удивилась мать. — Ты ведь всегда любил помидоры, особенно томатный сок.

— Томатный сок я и сейчас люблю, — сухо сказал Павлик.

Он аккуратно надвое разрезал огурцы, посолил и подвинул матери. А на запотевший рыжий помидор посмотрел с ненавистью.

— Сколько они сейчас стоят на базаре?

— Дорого, — сказала мать. — Они пока привозные. Я брала третьего дня. По пять рублей за килограмм.

— Ого! — изумился Павлик. — Сорок на пять будет двести. Двести на пять — тысяча. Тысяча «рэ». Идиот! — сказал Павлик.

— Кто идиот?

— Я, — спокойно сказал Павлик. — Ты не сердись, ма, но мне-то виднее. Не смог я, понимаешь, правильно сориентироваться.

— А ты все такой же, Паша… Да, кстати, почему не написал о своем новом звании? У тебя, кажется, сержантские нашивки?

— Это не сержантские, — хмуро сказал Павлик, испугавшись, как бы мать не вздумала расспрашивать, кем он командует. — Я просто ефрейтор. Отличный солдат.

Мать с гордостью потрепала его непослушный вихор.

— Отличный солдат — чувствуешь, как звучит? А вот в школе ты отличником не был.