Перед выездом на задание каждый из нас выполнял свой собственный ритуал. Никто не брался за дела, которые нельзя было отложить. Кто-то снова и снова перебирал и чистил автомат. Кто-то читал последний мейл от жены или подруги. Менгерсхаузен спал, приоткрыв один глаз; на голове у него была черная вязаная шапочка, которую он не снимал даже в разгар жаркого лета. Юбэнк надевал огромные солнцезащитные очки и шелковый халат в стиле Хью Хефнера [11] — он называл это единственно подобающей домашней одеждой — и усаживался с чашкой особым образом приготовленного превосходного кофе смотреть запись старого телесериала «Частный детектив Магнум». Кинер корпел над книгами учета снабжения, ворча, что никто не заполняет бумаги, как полагается. Митчел и Крисп, один темнокожий, другой белый, курили и шутили у входа в ангар — ни дать ни взять соучастники преступления. Я без конца читал отчеты, писал отчеты, переписывал отчеты и придумывал отговорки, для того чтобы не писать отчеты. Эти занятия заполняли время между телефонными звонками и не позволяли медленно умирать от напряженного ожидания. Отдел оперативного дежурства, где всегда были люди, существовал исключительно для того, чтобы отвечать на звонки. Чтобы не пропустить вызов.

Иногда мы слышали вдалеке раскаты грома в ясный день или видели, как над городом поднимается черное облако дыма, — сразу становилось понятно, что надо ждать вызова с минуты на минуту. Но это была редкая удача. Обычная рутинная работа, вереница дел, долгое ожидание, и вдруг тишину пронзает телефонный звонок. Тот самый. Нас вызывают — пора ехать.

Сейчас стоит мне только закрыть глаза и дать волю воспоминаниям, как я отчетливо вижу каждое заученное движение, каждый шаг на пути от моего стола к вездеходу по бетонному полу ангара. Вижу листочки, прикнопленные к листу фанеры на стене над телефоном, компьютер, с которого распечатывались подробные карты районов, куда нас вызывали, пыль на сером полу, место на стеллаже, где хранился мой пистолет, створку взрывостойких ворот ангара с металлическим крючком, на котором висел мой бронежилет, содержимое каждого кармана бронежилета.

Мозг разлетается вдребезги от взрывов; удары взрывной волны крадут у меня, стирают, рвут в клочья воспоминания о собственных детях. Почему же я помню до мельчайших подробностей все мои телодвижения после получения вызова? Меня окружают предметы, напоминающие об этом. Все вспоминается само собой. Мои ботинки — все до единого — полны песка. Мой автомат всегда готов к бою. Я помню весь свой путь до вездехода, как отцы помнят первые шаги своих детей.

Когда раздался телефонный звонок и мы приняли вызов, я приступил к «ритуалу». Выбежал из помещения, где мы с оперативным дежурным отвечаем на звонки и где на стене висит огромная карта Киркука. Крикнул ребятам из дежурной группы: «Подъем! Пора ехать, нас ждет работа!». Подбежал к стеллажу с оружием, заправил в брюки длинную камуфлированную под пустынный ландшафт форменную рубаху, чтобы не мешала, взял с полки пистолет калибра 9 мм, засунул его в задний карман брюк, потом схватил автомат и выбежал из рабочей зоны в просторное помещение ангара. Прошел по грязному полу мимо стеллажей с запасными роботами, рациями и снайперскими винтовками калибра 0.50 к моей амуниции. Сперва надел бронежилет, застегнул его, закрепил ремнями наплечники. Поверх бронежилета — разгрузочный жилет, по карманам которого рассованы шесть магазинов к автомату, запасная обойма к пистолету, фонарик, щипцы для обжима капсюлей-детонаторов, многофункциональный инструмент Лезерман [12] , нож, записка, в которой жена умоляла меня вернуться домой, четки (память о покойной тетушке Мэри) и освященный монашеский наплечник — для уверенности, что в случае гибели я не попаду в ад, что бы ни пришлось сделать, выполняя боевое задание. Пистолет я засунул в кобуру на левом боку. Надел каску, перчатки, солнечные очки, вставил в уши затычки. Прищелкнул к автомату магазин, передернул затвор, дослал патрон в патронник.

Я и сегодня могу все это проделать. Я ведь делаю это каждый день.

Возвращаюсь к оперативному дежурному, чтобы выспросить у него, где обнаружили СВУ, заминированный легковой автомобиль, воронку, оставленную на шоссе взрывом, от которого пострадала автоколонна. Мы разворачиваем карту, смотрим.

«Слушай, да мы только вчера там побывали! Помнишь второе взрывное устройство с нажимной крышкой — оно было спрятано возле того места, где мы собирались работать? Там еще Юбэнка зацепило».

За последнюю неделю это третий случай обнаружения заминированного автомобиля в нашем районе. Каждый выезд отмечался канцелярской кнопкой на карте Киркука, занимавшей всю стену. Утыкавшие всю карту кнопки наводили на мрачные мысли.

Вызовы поступали к нам круглые сутки. Утром во время завтрака сообщали о ракетах. С полудня до вечера — о заминированных машинах. Сообщения приходили между молитвами, о которых возвещали муэдзины с минаретов. После ужина с наступлением темноты. После комендантского часа, когда обычные граждане сладко спят в своих постелях и лишь самые отчаянные выходят на улицу, рискуя нарваться на патруль.

Трэй сказал, что ощущение сегодняшнего дня не приходит, пока не поспишь. Иногда вызовов накапливается так много, что вчера переходит в завтра, минуя сегодня.

Рассвет, пробуждение, чуть теплая жидкая овсянка на завтрак; поспешная зачистка двух привезенных ночью неразорвавшихся «стотридцаток» (снарядов калибра 130 мм); затвердевшие котлеты в зачерствевших булочках вместо обеда; послеполуденная поездка в центр города, где во второй половине дня регулярно взрываются автомобили, направляемые самоубийцами во двор школы или к полицейскому участку; еженедельная порция адобо [13] из свинины; сумерки; сообщение осторожного патруля о подозрительном мусорном мешке, что на поверку оказывается ложной тревогой; в полночь едим жесткие, как резина, бифштексы и оладьи, потом бесконечно долго едем в кромешной тьме по пустыне (скорость редко превышает тридцать километров в час) на место обнаружения приводимого в действие мобильным телефоном взрывного устройства с двухтоновым многочастотным декодером — его обнаружили ребята из автоколонны, выполнявшей дальний рейс, — и также долго возвращаемся обратно; опять светает; мы завтракаем ломтями острой колбасы и холодным омлетом, потом ликвидируем тайник с оружием в центре Хавиджи, для чего приходится обыскивать дом за домом в оцепленном квартале; потом опять едим затвердевшие гамбургеры и, вконец измотанные и уже ничего не соображающие, засыпаем.

Сегодняшних дней в нашей жизни не было. Она вся состояла из вчера и завтра.

Самые неприятные вызовы — те, что приходят вскоре после полуночи или незадолго до рассвета. Иногда просто кожей чувствуешь: вот-вот придет вызов; ощущение витает в воздухе. День выдался спокойный. Может, дело в хорошей погоде — хаджи не любят выходить из дому в холод и в дождь. Так что долгий жаркий день без происшествий предвещает долгую жаркую хлопотливую ночь. Когда сидишь и ждешь вызова, тебе не до сна. Что толку ложиться, если знаешь, что поспать все равно не дадут? Но вот ты сидишь и ждешь, а вызова все нет. Время — двадцать два часа. Двадцать два тридцать.

— Ну что, Прайс, как ты считаешь, вызовут нас куда-нибудь сегодня ночью? — спрашиваешь ты.

— Не-е, не думаю. Отправляйтесь-ка вы на боковую, — отвечает Прайс — темнокожий парень могучего телосложения, заботящийся о нас, как клушка о своих цыплятах. Скрестив на широкой груди руки, в обхвате что твои ляжки, он читает донесения разведки. Прайс дежурит у телефона каждый вечер и еще больше меня страдает от бессонницы.

— Я еще немного подожду.

Я иду в соседнее помещение и сажусь играть в Хало [14] . Каждый пришелец — злодей и должен умереть. Проще некуда. Двадцать три часа. Двадцать три тридцать. Вызова все нет. Но сидеть и ждать больше нет сил — глаза слипаются.