Это был благотворительный вечер с целью сбора средств на его лечение.

Из всего нашего класса именно его поразила болезнь Лу Герига — боковой амиотрофический склероз. Эта болезнь встречается у пятерых из ста тысяч. В нашем классе было всего двести человек [23] . То, что он болен, означает, что я уже не заболею. Так обстоит дело, если верить статистике. Мы оба это знаем; знают и остальные наши бывшие одноклассники, пришедшие на это мероприятие. Наши пожертвования сродни приносимым Богу жертвам благодарения.

Я стою в нестройном кругу бывших одноклассников — прошло шестнадцать лет с тех пор, когда мы виделись в последний раз. Один стал бухгалтером, другой — дантистом, третий — юристом. У одного парня дочь больна лейкемией. Другой потерял жену: она погибла в автокатастрофе. У одного из нас съехала крыша — это я. Меня немного утешает, что моя жена и дети не попадали в аварии и не болеют лейкемией. Знай одноклассники о моем психическом состоянии, они порадовались бы, что потеря рассудка им не грозит.

Мы перебрасываемся шутками и осторожно выспрашиваем друг у друга, кто как живет. Чем сейчас занимаешься? В банке работаешь? Ну и ну. Ты женат? Дети? Вопросы задаются деликатно и остаются вполне невинными, пока кто-то не спрашивает, чем я занимаюсь.

— Только что вернулся из Ирака. Я обезвреживаю невзорвавшиеся бомбы.

Зря я это сказал. Одноклассники шокированы; у некоторых округлились глаза. Не ожидали услышать такое именно от меня? Или от любого, с кем приходится постоянно сталкиваться в повседневной жизни? Война отсюда очень далеко.

— Какой ужас. Я бы, наверное, не смог, — говорит бухгалтер.

— Вообще-то работа классная. Теперь, пройдя через это, я могу так говорить. За последние девять лет мы потеряли много специалистов по обезвреживанию. Мне крупно повезло: я уцелел.

Дантист нервно засмеялся.

— Но вы не переживайте. Я больше не взрываю людей.

Молчание.

Я знаю, чем все закончится. На свадьбе сестры я целый час мучил рассказами родителей одного моего старого друга — я был пьян, вел себя неподобающе и время от времени плакал, описывая в деталях розовую дымку, окутывающую место взрыва машины, и свисающие с деревьев кишки и оторванные руки. Рассказывая, как нашел оторванную ступню в коробке. Ну в самом деле, где же еще быть оторванной ступне, как не в коробке? Забавно, правда?

Я проверяю автомат. Я уже научился справляться с этой ситуацией. Пора привинчивать на место фильтр.

— Но ведь у меня пальцы на руках и ногах на месте, — для пущей убедительности я шевелю пальцами, это всегда срабатывает. — Значит, кое-что я делал правильно. Я просто счастлив, оттого что я дома рядом с женой и детьми. Сколько у тебя детей? Мои поздравления. Дети так быстро растут! О, обожаю этот возраст. Они сейчас узнают так много нового, и с ними так интересно, и они почти готовы к школе. Лови момент, пока маленькие. Мой старший — уже подросток. Ох, они такие прожорливые!

Мои бедра и легкие раскалены, как дороги пустыни у меня под ногами: техасское лето не дает дышать и высасывает последние силы. Однако каждый мучительный шаг помогает (о, счастье!) еще на миг удержать Безумие в узде, оттянуть неотвратимое.

Рики, кажется, не знает усталости и не замедляет бег — бежит все время на шаг-другой впереди, так что мне никак не удается с ним поравняться. Я удваиваю усилия, напрягаюсь, упираюсь когтями, чтобы догнать его на следующем подъеме, и, наконец, догоняю на вершине небольшого утеса. Дорожка снова уходит вниз, бежать становится легче, и мы удлиняем шаг.

— Я совсем один, Рики, — говорю я ему, отдышавшись.

— Вы о чем, сэр? — спрашивает он.

— Одному здесь тяжело. Рядом нет ни нашего подразделения, ни ребят, с которыми вместе служил. В моем родном Буффало нет саперов. Куда бы ни поехал, везде чувствую себя не в своей тарелке. Я ведь постоянно в разъездах — обучаю людей в разных городах, что ни месяц, то новый город. Нет покоя, — говорю я.

— А что говорит психолог из госпиталя для ветеранов? — спрашивает Рики.

— Я поменял психолога. Теперь меня консультирует новая психологиня, — говорю я. Мы смеемся и прибавляем шагу.

— Дайте ей шанс, — советует Рики. — А на худой конец у вас всегда есть я.

— И то правда, — я ненадолго умолкаю. — Мне тебя очень не хватает, брат.

— Знаю.

Поначалу я чувствовал себя обманутым.

Возвращаясь домой, я представлял, по каким признакам узнаю, что у меня появились проблемы с повторным привыканием к жизни в Америке. Я даже искал в себе эти признаки, втайне надеясь отыскать хотя бы несколько. Но все шло гладко, главные ужасы изначально стерлись в памяти, и я расстался с ними не без сожаления. Я много раз слышал, что участие в боевых действиях меняет человека на всю оставшуюся жизнь, и моя гордость была бы уязвлена, если бы со мной этого не произошло. Я бы даже готов был ради этого к перепадам настроения…