Останавливаюсь, поскольку бежать уже поздно. Мужчина неторопливо достает из кармана «ксиву». На корочке золотые буквы: КГБ (или МГБ, не помню).

— Отдай мне деньги, парень, — не повышая голоса, говорит он. — Их там немного, не разбогатеешь. А этим делом брось заниматься, очень советую. Иначе пропадешь.

От такого обращения я просто опешил. До того было непривычно. У человека вытащили деньги, а он не шумит, не ведет в милицию…

— Извините, — отвечаю ему, приходя в себя, — но ваших денег у меня уже нет. Вот, возьмите эти…

Достав из кармана бумажник, протягиваю ему несколько десятирублевых купюр.

— Не надо, — отстраняет он мою руку. — Подумай лучше о том, что я тебе сказал. Знаю, опуститься недолго, а вот стать опять человеком куда труднее. Но все же постарайся. Из тебя, я вижу, человек получиться может.

Подошел следующий автобус, комитетчик сел и уехал. А я продолжал стоять, переваривая необычную эту историю. Забыл даже о том, что где-то поблизости поджидает Пушкин.

— Ты чего? — Его вопрос вывел меня, наконец, из оцепенения. — Думал, этот мужик тебя к «мусорам» потащит. Гляжу, отошел. И чем ты ему так понравился. Может, слово какое знаешь? Так научи.

— Нашел, когда шутить, Пушкаренок. Тут такой случай, что и во сне не приснится…

И я рассказал корешу о том, как поступил со мной этот человек и что настойчиво мне внушал.

— Благородно, ничего не скажешь, — заметил Пушкин и тоже задумался.

Настроение стало паршивое, «работать» в тот день больше не тянуло.

Во время обеда рассказал об этом необычном случае всем ворам.

Слушали внимательно. Долго молчали. Видно, не только у меня одного — у многих поступок и слова этого человека разбередили душу, затронули такие ее уголки, которые, казалось бы, надежно упрятаны даже от самих себя.

Но вот, докурив сигарету и сплюнув, нарушил молчание Витя Шанхай.

— Этот мужик со «ксивой» перед тобой, Валентин, разыграл благородство. Хотя, не исключено, что у него натура такая.

— Есть же и там порядочные, — вмешался Хитрый.

— Не исключаю, — повторил Шанхай. — Но только мы должны помнить, что житуха у нас по-другому сложилась. И ни один из тех, кто называет себя Вором, совету его не последует. Хотя силой, вы знаете, никого не держим. Своя у нас жизнь, и песни тоже свои.

Шанхай налил мне стакан, поднял свой, недопитый.

— Вот за это, Валя, давай и выпьем.

И еще об одной встрече хочу рассказать — по тому же поводу.

Однажды вызвал меня прокурор Ухтомского района — приятная средних лет женщина, в которой было что-то материнское, располагающее к себе. Фамилия ее была, если не ошибаюсь, Гаспарова.

— Говорят, Валентин, опять карманы чистишь? — спросила она, чуть улыбнувшись.

На этот раз совесть моя перед законом была чиста, и я имел полное право возмутиться.

— Пришить чужие грехи хотите, товарищ прокурор. Обижаете.

— Зря надулся. Шутка моя, быть может, и неудачная, но с намеком. Можешь ответить мне, как на духу: воровать тянет?

Ее откровенный приветливый тон меня подкупил. И ничего не оставалось делать, как ответить тем же.

— Если по-честному — тянет.

— Ну, а как думаешь, пересилить себя сумеешь? Если сейчас, в молодые годы, не завяжешь, дальше так оно и пойдет. Погубишь свою жизнь — ни семьи, ни детей, ни пенсии.

— Не знаю, как получится. Попробую…

Долго тогда мы с ней беседовали. И после об этом разговоре вспоминал я часто. В то время уже чувствовалось наступление хрущевской оттепели. И отношение к нам, вчерашним заключенным, вообще к преступникам, сильно переменилось. Нас, наконец-то, стали признавать за людей, пытались по-хорошему убеждать, воспитывать. И прокурор Гаспарова была одной из немногих, кто делал это не по-казенному, а с душой — натура, видно, была у нее такая. И не ее вина, что людей, подобных мне, замела, закружила воровская судьба. С такой силой, что вырваться из нее не мог. Выходя в очередной раз из зоны, ты попадал в прежнюю компанию, где были верные, преданные друзья, они же — воры. И все начиналось сначала.

В который раз задаю себе один и тот же вопрос: хватит ли сил навсегда порвать с прошлым и начать честную трудовую жизнь? На одной чаше весов — пример друга моего детства Кости, который обзавелся семьей, стал уважаемым человеком, все то страшное, что было пережито в лагерях и следственных изоляторах. И возраст, достаточно зрелый, чтобы осознать беспросветность воровской судьбы. А на другой… Самые близкие мне люди, кореша, готовые поделиться последним, — воры. Сколько выпито с ними за одним столом, сколько связано в жизни. И первая моя любовь Роза, с которой после долгой разлуки нас опять соединила судьба, — тоже воровка. Смогу ли я с ними порвать? Здесь, среди «братвы», я человек, меня уважают, на «сходняках» я равный. А окунись в эту самую порядочную жизнь — и будешь тыкаться, как слепой котенок. Ты же совсем не знаешь ее, «нормальной»-то жизни, ничему не обучен, кроме воровства.