Объявился Питерский дней через двадцать. Вечером сидим мы в буфете клуба Воровского. Пушкин тоже с нами. Вдруг прибегает Нина Гусиха: «Идите быстрее, Шурка Питерский завалился ко мне в квартиру, пьяный вдрызг». Все быстро поднялись и за ней. Видим, за столом, обхватив руками стакан с недопитой водкой, сидит обалдевший Питерский. Володька Огород, который прибежал с нами, трясет его за плечи:

— Отвечай, ты взял у Пушкина часы и все остальное?

— Ну, я… — От встряски Питерский постепенно начинает приходить в себя. — Только не ищите вы их — пропил.

— На кой же хрен ты, Шура, все это затеял? — в сердцах вопрошает Хитрый Попик. — Ведь знаешь, что Пушкин свой человек, вор.

— Какой он вор! Комсомолец е…й.

— Ты что несешь, сволочь! — не выдерживаю я. — Видать, за Хмурого отомстить решил. Колись, ну?..

Питерский в ответ ни слова. Выходит, попал я в точку. О том, что с Хмурым были они корешами, слух до нас еще раньше дошел.

— Да чего с ним церемониться, — решительно обрывает Володя Огород. — Вставай, пошли.

— Вы что, резать меня задумали? — зло, без тени испуга спрашивает совсем уже отрезвевший Питерский.

— Неужто подумал, что награждать поведем, — отвечает кто-то.

— Нечтяк. Режьте, но воры с вас спросят.

— Спросят, спросят, — повторяет Хитрый. — Ежели не зарежем. Пошли, подлюга!..

Питерский поднимается со стула, надевает пальто, шапку и, не сказав больше ни слова, послушно идет за нами в парк. Сопровождают его человек десять или двенадцать.

Зима. Снег глубокий. С аллеи сворачиваем туда, где потемней. Белесые стволы сосен похожи на гигантские распушенные книзу стрелы.

Останавливаемся.

— Ну, расскажи ворам, зачем ты все это сделал? — обращается к Питерскому Володька Огород.

— Сам не знаю… Больше ни о чем не спрашивайте.

Питерский расстегивает пальто и пиджак…

— Режьте быстрей. Надоело мне все.

Огород приставляет нож к его груди. Руки у него в перчатках. Питерский стоит спокойно, не двигаясь, не прося пощады.

Резкий удар по ручке ножа, прямо в сердце. Шурик неестественно медленно наклоняется вперед и падает. Движения такие, как при замедленной киносъемке.

Вытащив из груди у Питерского нож, Огород, для подстраховки, наносит еще несколько ударов.

Ногами отрываем в сугробе яму, сталкиваем туда труп и зарываем, стараясь поплотней притоптать снег.

Мне, первый раз в жизни, почему-то не жалко убиенного. Да и остальные особой жалости не почувствовали.

— Негодяй он, — философски заметил Попик, — ближнего своего оклеветать пытался. А умирал, черт его подери, красиво.

Это, пожалуй, было общее мнение.

Мы отряхнулись от снега, покурили и опять направились в клуб. Все ж-таки полагается помянуть покойника. О том, что зарезали Шурку Питерского, дошел слух и до ленинградских воров. Дней через десять к нам в Раменское приехала их «делегация». Обо всем подробно расспрашивали. И сказали: никаких претензий к нам нет, решено все по справедливости.

Между тем мой роман с Люсей продолжался. Ее мать постепенно сменила гнев на милость и даже стала пускать меня в квартиру. Я купил им приемник, патефон, Люсе — лакированные туфельки. Мы с ней заказали в ателье костюмы из одного материала, светло-коричневые. Я провожал ее на фабрику, а вечером, если она возвращалась со второй смены, шел к проходной встречать.

И Люсе, и ее матери очень хотелось, чтобы я бросил воровать и устроился на работу. Но теперь уже меня самого перестало тянуть к нормальной жизни. Познакомившись ближе с обитателями раменских бараков, я увидел, что честные работяги, как бы ни старались вкалывать, живут очень бедно, а многие почти нищенствуют, сидят на картошке да хлебе. Нет, не привлекала меня такая жизнь. И от разговоров об устройстве на работу я всякий раз увертывался.

Как-то в начале весны меня пригласил в гости на свою «блатквартиру» Володька Огород. Находилась она в нашем корпусе, только на другом этаже. Кроме меня и его подружки, у Огорода в тот вечер никого не было. И я остался там ночевать. Ночью вдруг просыпаюсь от сильного стука в дверь. Не иначе — милиция. Вскакиваю с дивана, быстро сгребаю со стула одежду и — под кровать, на которой спали Огород с подругой. Под кроватью была корзина для белья, за нее и спрятался. Огород в это время тоже проснулся, пошел открывать дверь. Слышу — голоса знакомые. Кажется, Гришин и Кобзев, оба из уголовного розыска, хотя и из разных райотделов — Раменского и Ухтомского.

— В чем дело? — спрашивает Володька незваных гостей.

— Одевайся, Огород, потом узнаешь. — По голосу это Кобзев Михаил Дмитриевич, начальник Ухтомского угрозыска, который не раз проводил со мной профилактику, так сказать, перевоспитывал.

— Кстати, — спрашивает он вдруг у Огорода, — а где твой друг Валентин? Сказали, вечером к тебе пошел.

— Не знаю… — отвечает Володька, а сам усиленно продолжает шарить по комнате. — Брюки, черт их дери, куда-то по пьянке положил и не могу найти.