— Не дерзи! — остановил его Всеволод.

— Терпения с вами не хватает. Правильно, что дядя Ярослав сюда не идет. Нечего тута делать ему. Эх, сейчас гуляли бы на свадьбе у Александра! А мы, не мывши, сидим.

— Оплошность это или расчет, еще подумать надо, — сказал Василько. — Я ведь помню, что на Калке произошло. Князья черниговский и киевский тоже сидели в укреплении и неведении, а Мстислав Удалой один сам в бой рвался. Даже не сообщил им о начале сражения.

— Почему?

— Один хотел всю честь победителя иметь. Немолодой уж был, искушенный, а столь неблагоразумно поступил. На удачу да на удаль свою понадеялся.

— А наш Юрий Всеволодович ни при чем оказался, — опять возразил брату Владимир. — И когда рязанцы молили его о помощи, он тоже ви при чем, да? Как Мстислав Удалой, хотел один сотворить брань.

— Ну, опять зубоежа? — Взгляд Василька стал грозен.

— В нас во всех Рюрикова кровь. И ею мы все уравнены, — почти так же ответил ему Владимир.

— И никакой разницы между нами? Как в стаде бараньем?

— Кровь это все, — упрямо повторил младший.

— Глупость! Откудова тогда вражда и превозношение друг перед другом, заслугами кичение и старшинством?

— Надо всем Рюриковичам собраться и выбрать главного, по дарованиям судя.

— Каким дарованиям?

— По уму и мудрости.

— А кто судить о сем будет?

— Мы все.

— Если есть промеж нас лучший, значит, уже неравенство выходит. А ты говоришь, кровь… Мечтания все это пустые. Не бывать согласию никогда. К нему князей можно только силою привесть. Да и то, внутри согласия будут зреть коварство и умыслы обманные, соперничества и обиды взаимные. И опять к вражде придем.

— Значит, что ж, нет пути примирения всеобщего и быть не могет? — спросил Всеволод.

— Право старшинства, и все! — стоял на своем Василько.

— А чем старость немощная лучше удали, силы и мыслей расторопности, коими младость славна бывает? Это еще не заслуга — до преклонных лет доскрипеть! — уже кричал Владимир.

— Даже в отдельном семействе для мира и благости утеснение необходимо. Что ж получится, если каждый будет по-своему рядить и перед остальными похваляться? Пробовал ты метлу об колено переломить? Ну-ка? А отдельный прут двумя порогами сломишь, — встал на сторону старшего брата Всеволод.

— Нашел, что сравнивать! Не верно ты думаешь. Вольно просто выходит. Потому — не верно. Утеснение старшинством тоже восстанием чревато.

— И я в том согласен, — старался успокоить спор Всеволод. — Так же говорю. Надо только, чтоб все внушение имели: власть по старшинству от Бога. И никому не дано сметь ее оспаривать. И все! А кто выступит против нее, того всем вместе осаживать и осуждать.

— Опять ты за прежнее, как Василько! К тиранству зовешь.

— Тиранство не от права старшинства зависит. Самый-то подлый выскочка самым великим угнетателем может стать. Не о том ли история греков и ромеев свидетельствует? Нет, брат, ты ошибаешься. Я, может, и прост. Но по преданию хочу. Это все-таки самое лучшее. Не оспаривать ничего. Иначе — смуты и нестроения. Так вся жизнь в колебательствах и пройдет, в злобе, ими рождаемой. Стройность и крепость суть украшения жизни, ими она утверждается. А посягательствами разрушается.

— Но для лучшего! — прервал Владимир.

— А кто тебе показал, где лучшее? — спросил Василько. — Тем лишь и превозносишься, что только своим разумом водительствуешь. Хотя и говоришь: выберем, мол, самого хорошего. Будто до тебя никто сего не обдумывал. Предание одесное суть разум многих самых разумных.

— Забил ты меня совсем преданиями своими. Что ж люди-то по ним жить не хотят? А всяк своего ищет? Зачем надо нам мыслить, если за нас решено еще и до рождения нашего? Давайте жить, аки скоты.

— Лукавствуешь предерзко, брат. В каждом человеке образ Божий запечатлен.

— Сего не опровергаю! — горячо воскликнул Владимир. — Не опровергаю. И не смею… Но не Сам ли Спаситель свободу выбора нам предоставил? Хошь, иди на зло, хошь, стремись на добро, вослед за Водителем христианским. И никакого утеснения не заповедал.

— Как это? — прищурился Василько.

— Так! Именно что так! Своею волей прилепляйся к пути избранному.

— То-то и оно! Восприняли в соблазне сатанинском! Своею, мол, волею. Не своею, неразумный мыслитель, а волею Отца. Он-то как раз об отсечении своеволия заповедал!

— Это уже после выбора будет отсечение.

— Сгинь ты и не гневи меня! Не по тебе сия ноша умственная.

— Был бы ты до конца крепок, не гневался бы. Гнев сомнения питает, — бросил Владимир, собираясь уйти. Лицо его горело, и руки не находили себе места.

— Ты, брат, речешь, сам не знаешь что, — остановил его Всеволод. — Ты предания не уважаешь, а в них смысл. Ведь они передаются потомкам в поучение. Да не все перенять способны словеса мудрости. Вспомни хоть Игоря Северского.