Легко разгромив камских булгар, которые горазды были торговать, однако робки в бою, Бату узнал от пленного булгарского князька, что четырнадцать лет назад к ним приходил после битвы на Калке Субудай с воинством. Прослышав о несметных богатствах великого города, он рассчитывал на легкую победу, да угодил в ловушку, после чего бежал самым позорным образом. Однако же ни словом не обмолвился об этом, принимал как должное величание непобедимым.

Бату ни намеком не показал, что знает о давнем поражении багатура, но тот все же заподозрил либо продуманно поостерегся и проявил даже и для него излишнюю жестокость и безжалостность — приказал уничтожить всех булгар поголовно, в том числе и того князька.

На беду, кроме Бату, о давней камской неудаче Субудая узнали и царевичи — чингисиды Гукж-хан и Менгу-хан. В отличие от осторожного и скрытного Бату, эти двое выдали себя, и Субудай вскоре после переправы через Итиль при впадении в нее Еруслана отослал их в поход на половцев. Конечно, еще на курултае принято решение покорить не только орусов, но и соседние с ними народы — булгар, мордву, буртасов, асов, половцев. И военачальниками Гуюка и Менгу назначили заранее, но ведь Субудай отправил с этими двумя ханами почти четверть всего воинства, не согласовав этого заранее с Бату, хорошо, что Менгу был другом и пришел прощаться, где и рассказал все.

Верный пес Чингисхана Субудай знал, что не посмеет выказать своего негодования молодой предводитель похода. Однако не может он не знать и того, что Бату по-монгольски значит — твердый, крепкий. Если не знает он, безродный пастух, этого, то любимый внук и надежда Потрясателя вселенной образумит его, ведь главная часть похода еще впереди.

Взятие Е-ли-цзяни и ее мелких городов не прибавили славы ни Бату-хану, ни Субудай-багатуру. А главное, по-прежнему не было полной ясности: что же это за народ такой орусы?

На курултае Субудай рассказывал, как бился он на Калке с князем Ми-чисы-лио, и такой вывод сделал: орусы народ доверчивый, но крутой.

Е-ли-цзянцы подтвердили правильность слов Субудая: ни сам их главный город, ни один самый ничтожный не сдался без боя. О десятине во всем даже слушать не захотели, ответили куда как высокомерно:

— Лучше нам помереть, нежели сором на ся прияти! Отцы и деды наши испокон дани никому не даваша, а за свою землю и честь головы складаша. То же и мы!

И ведь так и сделали, как сказали!..

А Федор-то, щенок, самому джихангиру Бату-хану в лицо рассмеялся, нечестивым царем обозвал! Ну ладно, он получил за это свое, но хатуня-то его — с дитем млекососущим о землю сама расшиблась! И что бы значило это? Бату смутно чувствовал, что то был прекрасный порыв во имя любви и супружеской верности, но понять и оценить его не мог. Никогда и нигде не встречал он ничего подобного, а ведь хатуней-то чужих побывало на его ложе столько, что и не счесть.

И ни одного орусского пленника не удалось привлечь на свою сторону. Лишь вон Глеб Рязанский, презренный старик, прибился, но человек он мутный, дрянной, да и тот последнее время неразговорчив стал, глазами зыркает туда-сюда…

То, что при взятии Е-ли-цзяни полегло немало и его воинов, Бату-хана мало беспокоило. Неисчислимая его орда в пути таяла и тут же восполнялась и будет еще увеличиваться за счет покоренных народов.

И то еще удивительно, отчего это орусы называют их всех татарами? Нет тут никаких татар. Потрясатель вселенной Чингисхан истребил их всех как ненавистных врагов, примеряя детей татарских к тележной оси. Есть в орде меркиты, кераиты, кипчаки, ойраты, найманы, Их всех поначалу стали звать без разбору монголами, а пришли на Русь и стали, вишь ты, татарами. И что это все они, и князь Федор тоже, решили, будто мы — татары? Нешто из великого презрения стали называть нас столь ненавистным именем?

Словно желая убедиться в собственной правоте и получить подтверждение тому, что в его стопятидесятитысячном воинстве нет татар, он вдруг решил объехать верхом на коне все тумены. Про себя он знал, что не вдруг и не случайно такое решение у него возникло, еще рано утром молодые царевичи-чингисиды Кулькан и Бури намекали ему, что Субудай-багатур оттягивает продолжение похода по каким-то одному ему известным причинам, а воинство тем временем разлагается от безделья, грабежа местных жителей да беспробудного пьянства.

Он встал с кованного золотом трона, подошел к пологу и крикнул наружу:

— Коня мне!

Нукеры проворно сняли попону с саврасого иноходца, накинули седло, затянули подпругу, сменили на голове коня оборота на дорогую, украшенную золотом и драгоценными камнями уздечку с наборным поводом. Конь был готов к скачке как раз в тот миг, как Бату-хан вышел из шатра. В тяжелой горностаевой шубе, покрытой зеленым шелком, он поднялся в седло сам, без помощи стремянного и погнал коня вдоль заснеженного берега Оки в сопровождении телохранителей, одинаково одетых и на одинаковых, рыжих лошадях.