— Да у нас, мам, все через жопу, — Михаил убирал оставшиеся облигации в шкатулку. — А с другой стороны, знаешь, многие старики газет не выписывают, лежат дома. Может парализованные. Глядишь и забудут. А государству выгода.

— Да. Разве что ради этого… Слушай, ты норму собираешься есть, или нет? Вторые сутки на окне лежит.

— Щас, мам. Меня просто вчера мутило. Мы с Андрюшкой в пивбаре были, а там креветки какие-то сомнительные. Я щас съем.

— Давай, давай, А то забудешь. Так и до завтра останется.

— Да чего тут, долго ли… — он взял лежащую на бумаге норму и, откусывая, побрел в комнату.

— Сестра! — донеслось из распахнутой двери палаты.

Зоя нехотя встала.

Сидящая рядом Клава пила чай:

— Чего он орет? Кнопка не работает, что ль?

— Да это безрукий тот…

— Аааа…

Сунув руки в карманы узенького белого халата, Зоя прошла по коридору, завернула в палату. Краюхин лежал в полумраке, положив забинтованные култышки поверх серого одеяла.

— Что случилось? — тихо спросила Зоя.

— Сестра… вот… это…

— Утку, что ль?

— Ага.

Нагнувшись, Зоя вынула из-под его кровати пластмассовое судно, сунула ему под одеяло…

Краюхин заворочался.

— Через пять минут приду.

Зоя вышла, прикрыла дверь следующей палаты.

Клава допила свой чай и читала, полулежа на кушетке.

Зевнув, Зоя опустилась на стул:

— Клав, я не помню, Седых кололи?

— Кололи, ты что.

— А у меня перепуталось все…

— Устала?

— Немного есть.

— Ну, ляг поспи, я посижу.

Клава встала, Зоя легла на кушетку, постанывая, вытянулась:

— Оооо, господи… да, там , не забыть, утка у этого…

— Безрукого?

— Да.

— Щас пойти?

— Пойди, я только подложила

— Слушай, Зой, а как это он умудрился?

— Руки?

— Да.

— А он на стройке работал, он плотник, кажется. Ну и на пятом этаже доски они вдвоем несли. Стопку досок. А там идти можно было в обход по настилу и по прямой, прямо по стене. Они по стене пошли.

— Это он сам рассказывал?

— Нет, Гликман. Вот. Пошли, значит, и… оооууааа… — Зоя зевнула, — и оступился кто-то. Полетели с пятого этажа. Приятель его доски отпустил и вниз. Насмерть. А этот в доски как-то инстинктивно вцепился и вместе с ними. А они, как веер распустились. И он, как будто на парашюте. Ногу только вывихнул.

— А руки?

— И руки. Когда он упал, доски от толчка сложились, ну, как ножницы, и руки в них попали. И отсекло напрочь.

— Да. Хорошо хоть сам цел остался.

— Конечно. Да еще один в палате лежит. Совсем рай…

— А соседа перевели, что ль?

— Выписали вчера… Ну, Клав, я подремлю немного…

— Дреми.

Клава встала, прошла к палате Краюхина, заглянула,

— Ну, как? Можно выносить?

— Можно, — слабо отозвался Краюхин.

Клава сунула руку под одеяло, нащупала потеплевшее судно, вытащила. На дне было немного желтоватой мочи. Клава шагнула к двери, но Краюхин приподнял голову:

— Сестра… там я вспомнил… вот..

— Что?

— Да там у меня в брюках, в кармане была…

— Что?

— Норма. Нам раздали тогда. Она ведь так и лежит там…

— Ну и что?

— Да съесть ведь надо.

— Сейчас?

— Ну, а что. И так два дня прошло. А я только вспомнил…

— Ну, что, принести, что ль?

— Принеси.

— Ваша как фамилия?

— Краюхин.

Держа перед собой судно, Клава вышла.

Опорожнив его в туалете, она, вернувшись, сунула его под краюхинскую кровать, потом пройдя по коридору и перегнувшись через спящую Зою, сняла ключ гардероба с гвоздя.

Зоя вздохнула и улыбнулась во сне.

Спустившись на первый этаж, Клава прошла мимо двух спящих в коридоре сестер, отперла гардероб, зажгла свет.

Три мыши спрыгнули со стола приемщицы и бросились под шкафы.

Клава выдвинула ящик стола, достала пухлую книгу учета, села на расшатанный стул:

— Краюхин… два дня назад,.. так… Краюхин… где же… — она листала коричневые страницы. — Вот… Девяносто семь.

Подошла к девяносто седьмому шкафчику, открыла. На гвозде висел ободранный ватник, покрытый засохшей грязью и кровью. Рядом висели такие же ватные брюки. Коричневые от земли сапоги стояли внизу.