Время правления королевы Виктории (1837–1901) можно отнести к Золотому веку английской и даже европейской истории. За сто лет развития это островное государство стало ведущим почти во всех областях человеческой деятельности. Англия превратилась в самую значительную промышленную, торговую и финансовую державу. После свержения Наполеона для нее наступил период относительного покоя, использованный ею для создания мощного флота, который в сочетании с духом предпринимательства торговцев, мореплавателей и колонизаторов стал утверждать превосходство Европы на всем земном шаре. Со времени римского императора Августа в истории не было более яркого и масштабного примера единения власти и богатства. Звучавшее в те времена гордое выражение «Civis Romanus sum» («являюсь гражданином Римского государства») нашло теперь соответствие в уважении, которое обрело понятие «британское гражданство» во всех концах земного шара. Чувство достоинства, присущее британцам этой эпохи, выдающийся английский историк Томас Бабингтон Маколей выразил следующим образом: «Британцы принадлежат к самому великому и самому развитому народу, существовавшему на земле. Они распространили свою власть на все части земного шара; они довели до совершенства медицину, всевозможные транспортные средства сообщения, самые различные технические достижения и промышленное производство — буквально все, что облегчает жизнь, делая ее более приятной; об этом наши предки не могли и мечтать; британцы создали литературу, не уступавшую лучшим образцам греческого искусства; они открыли законы движения небесных тел, старались осторожно подойти к исследованию человеческого мозга и — в такой же степени — проявили свое преимущество в области политического прогресса».

Как раз то, что Маколей называет «политическим прогрессом», т. е. постоянно развивавшаяся система парламентаризма, в последнюю треть столетия не была такой уж успешной, доказательством чего было предпринятое дважды — в 1867 и 1884 годах — расширение избирательного права. Образовавшийся к этому времени довольно однородный правящий слой общества, состоявший из богатых аристократов, разбогатевших торговцев и преуспевающих промышленников, попеременно приводил к власти семейные кланы, представлявшие партии вигов [9] или тори [10] . Не в меньшей степени формированию «викторианского века» способствовало сближение аристократического образа жизни с мироощущением крупных буржуа; полученный в результате этого стиль, названный викторианским, широко распространился и вышел за рамки своего времени и своей страны, хотя характерные для него черты (такие, как вера в прогресс, оптимизм, спортивный дух, чопорность и ощущение своей элитарности) частично или полностью утратили свое положительное значение. «Демократизация» общества грозила разрушить правовую систему этой олигархической структуры и взорвать сложившуюся партийную структуру. Проявляя обоюдное стремление привлечь на свою сторону новые неопытные в политическом плане массы избирателей и тем самым расширить свою парламентскую платформу, виги и тори в течение следующих десятилетий приобрели черты современных массовых партий, стали называться «либералы» и «консерваторы», продолжая борьбу за право представлять «интересы страны». Сначала вышли вперед городские буржуа и относительно независимые церковные либералы, представленные небогатыми слоями населения, получившими теперь право голоса, и зарождающимся рабочим классом; они видели в этой партии и ее премьере-реформаторе Гладстоне опытных специалистов в области экономики. Пока длилось относительное процветание, избиратели были спокойны, так как их интересы соблюдались. Но начиная с 1874 года наступил острый конъюнктурный кризис, прервавший развитие британской экономики и в первый раз поставивший под сомнение их уверенность в правильности принципа «Laissez fair» (экономического невмешательства). Этот кризис британской экономики отражался в большей степени на зарплате рабочих и ценах на продукты, а не на самом производстве и продолжался с небольшими перерывами до конца столетия. Одновременно в обществе стало отмечаться социальное напряжение, росли беспорядки, получили распространение «популистские» настроения. Причина кризиса заключалась в том, что ситуация в мировом масштабе, начиная с 60-х годов, стала существенно изменяться, Англия постепенно теряла свое привилегированное положение. На передний план выступала Германия, объединившаяся политически в 1871 году, угрожая стать серьезным конкурентом Англии на мировом рынке. США, не испытавшие трудностей гражданской войны, также проявляли свою экономическую мощь; Франция, потерпевшая поражение в войне 1870–1871 года, стремилась взять реванш, закрепившись на заокеанских, главным образом африканских, рынках. Последняя треть XIX столетия характеризовалась борьбой империалистических держав за господство над еще не поделенными территориями. Именно здесь, ставя знак равенства между лозунгами «национального интереса» и «активной внешней политики», нашли поддержку простого народа консерваторы во главе с Бенджамином Дизраэли. Либералы также подключались к империалистической политике, хотя не так единодушно и решительно. Один из них, сэр Чарльз Дилк, выдвинул лозунг «Великой Британии», заявив, что «в скором времени весь мир будет английским». Следствием откровенно империалистической политики было не только ухудшение отношений между самими европейскими державами, но это отрицательно сказалось и на британской внутренней политике. В обществе стали распространяться «народные» воззвания, обращенные к публике, легко поддававшейся эмоциям, публике, научившейся недавно читать и писать благодаря введенному в 1870 году всеобщему школьному образованию.

Следующим моментом, способствовавшим беспорядкам, отсутствию уверенности в будущем и нестабильности, был ирландский кризис. С тех пор как ирландские депутаты под руководством Парнелла выступили в парламенте единым фронтом со своими требованиями независимости (1875 год), в нем больше не было покоя. Поскольку в одиночку ирландские депутаты не могли решить этот вопрос, они прибегли к поддержке либералов, которым их последующий альянс с ирландским движением за гомруль [11] стоил первого из целого ряда расколов в их партии. Консерваторы, используя «ирландский вопрос», усилили свои позиции за счет либералов-унионистов и временно увеличили свой капитал, в чем им помогли войны Британской империи в Индии и Африке. Такое положение сохранялось до тех пор, пока не назрела острая необходимость проведения социально-политических реформ и усиления рабочего крыла партии либералов, что предоставило им в XX веке (1906 год) в последний раз большой политический шанс. С самого начала эти активные силы английской политики — империализм, национализм, социализм — шли обратно к уровню 1870 года и еще долгое время тормозили именно социализм, используя различные социал-реформистские средства.

Одним из немногих политиков консервативного направления, находящихся в окружении Дизраэли, кто достаточно рано увидел признаки нового времени, был лорд Рандолф Черчилль, избранный в возрасте 25 лет в нижнюю палату парламента. Будучи третьим сыном седьмого герцога Мальборо, он принадлежал к древнему британскому аристократическому роду и мог в разговоре упомянуть основателя своего рода — знаменитого полководца, служившего еще при королеве Анне. В те шесть лет его пребывания в парламенте, которые совпали с премьерством Дизраэли (с 1876 года получившего титул лорда Биконсфилда), о нем говорили только в связи с историей его дуэли с принцем Уэльским, следствием которой была его ссылка в Ирландию на несколько лет. С 1880 года, когда Биконсфилд уступил свое место в правительстве своему противнику либералу Гладстону и, являясь депутатом верхней палаты, не мог участвовать в парламентской борьбе, лорд Рандолф снова вернулся к политической жизни в парламенте. Умело используя слабость консерваторов в деле руководства, он выступил с яростными атаками на правительство либералов, не меньшей критике подверг и авторитетных лиц в собственной партии; в течение следующих двух лет он стал самым известным депутатом от партии тори и неофициальным лидером консерваторов. Рандолф Черчилль — он был младшим сыном герцога и поэтому имел звание лорда без предоставления ему места в палате лордов (верхней палате) — более отчетливо, чем большинство современников, видел печальные перспективы консервативной партии, представлявшей интересы богатого дворянства и высшей церковной знати. Спасение партии он видел в том, что он называл «Тогу democracy» (демократический торизм), подразумевая преобразование партии в народную, которая смогла бы сделать интересы широких слоев народа своими собственными и проводить государственную политику реформ по немецкому образцу, выбивая таким образом почву из-под ног у либералов. Тем самым он приходил к такому заключению, которое Дизраэли сформулировал в 1845 году в своем политическом романе «Сибилла», говоря о существовании внутри английского народа двух наций — бедных и богатых. Позднее Черчилль изложил сущность политики консерваторов в риторическом вопросе: «Чем иным может быть партия тори, кроме как распорядителем всего национального богатства?» Лорд Рандолф был достаточно умен, чтобы использовать славу и престиж Дизраэли в собственной карьере: в 1883 году он вместе с одним из товарищей по партии со ссылками на Дизраэли и якобы его любимый символ — цветок примулы — организовал «Лигу примулы» (Primrose League), стремившуюся, опираясь на девиз «Империя и свобода», распространить как внутри, так и вне парламента идею демократизации партии тори. Эта мысль, заключавшаяся в том, чтобы представлять интересы народа, а не только тех, кто имеет земельные владения, стала составной частью платформы консервативной партии и принесла ей на выборах дополнительные голоса избирателей. Если либералы, проведя свою третью парламентскую реформу, подключили к выборам также лиц, имевших в собственности жилье в сельской местности, увеличив за счет взрослого мужского населения число своих сторонников примерно на 60 %, то уже на следующих всеобщих выборах 1886 года консерваторы одержали убедительную победу, с которой началось их постоянное пребывание у власти, длившееся непрерывно в течение следующих двадцати лет и нарушившееся только один раз. Само собой разумеется, что на это движение маятника повлияли и ирландский вопрос, и новые империалистические противостояния; за этим могло скрываться и то, что в туманной доктрине, направленной на демократизацию партии тори, настоящая политическая воля к реформам была заменена обычной социал-демагогической оболочкой. Во всяком случае, консервативная партия в дальнейшем не пользовалась той поддержкой, к которой она стремилась, и ее самым популярным вождем остался архитектор ее победы — лорд Рандолф Черчилль. Быстрому взлету — сначала, в 1885 году, Черчилль был министром по делам Индии, потом канцлером казначейства и лидером фракции — он был обязан не только своим новым идеям и любви к нему народных масс, но и своей явной агрессивностью в межпартийной борьбе. О том, что в этой борьбе он не приобрел себе друзей, он убедился позже, когда невозможно было что-то изменить. Не прошло и пяти месяцев с момента его назначения на должность, как он был вынужден подать прошение об отставке, которое тут же было подписано премьер-министром лордом Солсбери и не вызвало большой реакции со стороны его политических единомышленников. Так закончилась политическая карьера лорда Рандолфа Черчилля, которому было в то время 37 лет; у него оставались еще сторонники и те, кто восхищался им, но его влияние на свою партию и на правительство закончилось. Через восемь лет, в январе 1895 года, он умер, страдая от психического заболевания, — человек, высокоодаренный во многих аспектах, особенно в ораторском искусстве, непостоянный в своих увлечениях, эксцентричный, обладавший невероятно развитым чувством самоуверенности, надменности и таким же чувством агрессивности.

Несмотря на то, что его уход сильно отразился на его бывших сторонниках по партии, они быстро справились с чувством утраты. Однако был один человек, который видел в Рандолфе Черчилле своего кумира, который поклонялся ему и готов был посвятить всю свою жизнь восстановлению его доброго имени и его памяти; этим человеком был сын Уинстон, которому в год смерти отца исполнилось двадцать лет. Если верить воспоминаниям Уинстона Черчилля о детских годах, описанном им в книге «Му Early Life» («Мои ранние годы»), эти годы были довольно безрадостными. Можно легко представить себе чувства человека, не испытавшего в детстве родительского тепла. Между сыном и отцом не могло возникнуть чувства близости, так как сначала у лорда Рандолфа почти никогда не было времени для своей семьи, а позднее не было желания понять другого человека, даже своего собственного сына. Мальчик тяжело переживал отсутствие отца, но еще больше он страдал оттого, что с ним рядом не было его матери. Маленькому Уинстону она представлялась в виде «вечерней звезды», но звезды далеки, их нельзя потрогать руками, и его потребность в любви естественно перешла на другого человека, заменившего ему мать.

Позднее необычайные обстоятельства, при которых 30 ноября 1874 года в Оксфордшире появился на свет старший сын лорда Рандолфа, Уинстон, в роскошном дворце, принадлежавшем родителям его отца, старались связать с его столь же необычайной жизнью, отличавшейся различными эффектными событиями. Одним прекрасным вечером великосветские гости съезжались на бал. Среди них была Дженни Черчилль, блестящая молодая красавица (которой не исполнилось тогда и двадцати лет), приехавшая вопреки советам врачей, так как была беременна. Неожиданно у нее начались предродовые схватки. Она поспешила в женскую гардеробную, где в окружении роскошных мехов, муфт и шляп с перьями вскоре родила мальчика, появившегося на свет недоношенным, опередив на два месяца все врачебные расчеты. Сцена, не лишенная определенного значения: с одной стороны — роскошь, великолепие, дорогие меха, с другой — страдания маленького человека, только что появившегося на свет, из-за которого его мать была лишена ожидаемого развлечения. Это противоречие будет почти всю жизнь сопровождать родившегося тогда Уинстона Черчилля. Его мать, до замужества Дженни Джером, была женщиной редкой красоты, натурой увлекающейся, дочерью нью-йоркского воротилы с Уолл-стрит. Она стремилась к развлечениям и пользовалась успехом, получая удовольствие от того, что находилась в самом центре великосветской жизни Лондона. При таком образе жизни дети были излишней нагрузкой, их поручали бонне, получавшей за свой труд очень хорошее материальное вознаграждение. Такая практика не была чем-то необычным для того класса, к которому принадлежала Дженни Черчилль. Так прошли юношеские годы Уинстона Черчилля. Даже в самом факте женитьбы его отца на американке тоже не было ничего особенного. Английские аристократы охотно женились на богатых наследницах из-за океана, поскольку по английским законам титул и наследство отца наследовал только старший сын, младшие должны были сами заботиться о том, чтобы украсить фамильный герб. Старый Джером, отец Дженни, до конца выполнил свой родительский долг: он обеспечил своей дочери выплату ежегодной суммы в размере 30 000 долларов, что в пересчете составляло 130 000 марок золотом. Без этого приданого семья лорда Рандолфа не могла бы чувствовать себя свободно и вести привычный для нее образ жизни.

Так что в смысле материального обеспечения юному Уинстону Черчиллю были предоставлены все возможности, и он не испытывал никаких трудностей. Его первые детские воспоминания связаны со столицей Ирландии городом Дублином, где его дед, герцог Мальборо, в течение нескольких лет исполнял обязанности вице-короля Ирландии. Лорд Рандолф, поссорившийся с наследником трона принцем Уэльским и заслуживший этим сомнительную популярность, помогал отцу, выполняя обязанности секретаря. Его старший отпрыск Уинстон с ранних лет был «трудным ребенком»: шумным, непослушным, упрямым, своевольным и при этом несчастливым и нуждавшимся в любви. Мать ему заменила няня, некая миссис Еверист, любившая мальчика и прощавшая его выходки. Кроме всего, Уинстон страдал небольшим дефектом речи. Мальчик, со своей стороны, был очень привязан к воспитательнице, заменившей ему мать; став взрослым, он сохранил самые теплые отношения с этой женщиной; позднее Черчилли заботились о ней до ее смерти. Он написал как-то, что любовь этой женщины была единственной бескорыстной любовью в его жизни.

Чтению, письму и счету его обучала также миссис Еверист, между тем семья снова переселилась в Англию, теперь они жили в поместье родителей во дворце Бленхейм. Когда Уинстону исполнилось семь лет, ему наняли домашнюю учительницу. В следующем 1882 году Уинстон в соответствии с установленными в обществе правилами должен был начать 10-летнее образование в интернате. Это означало расставание с домом, семьей: так для восприимчивого юного Черчилля начался «самый печальный период в жизни», состоявший из «непрерывного чередования безрадостных событий»; годы, проведенные в интернате, он назвал позднее временем «принуждения, горя, однообразия и отсутствия здравого смысла».