Они сидели за столом в пустом банном зале с мраморными колоннами и бассейном. Ребров и Штаубе были в простынях, Ольга и Сережа – голыми. Официант принес десерт и шампанское.

– За удачное, – пробормотал разомлевший Ребров.

Чокнулись и выпили.

– Еб твою… – Штаубе поморщился, взял бутылку. – Полусладкое. Вот пиздарванцы. Человек!

Подошел официант.

– Что это за говно ты нам принес? На хуй нам полусладкое? У вас что, нормального шампанского нет?

– Извините, но завезли только полусладкое.

– Еб твою! – Штаубе ударил бутылкой по столу. – Зови сюда Михася!

– Одну минуту…

– Генрих Иваныч, да все хоккей, – Ольга допила, встала и бросилась в бассейн. – Сережка, иди ко мне!

Сережа прыгнул в воду.

– А вот это… после еды… вредно! – погрозит пальцем Ребров.

– Отлично! – закричала Ольга.

– Ей сиропа разведи водой – и тоже отлично будет, – проворчи Штаубе, откусывая от яблока.

Ольга схватила Сережу за руку, потянула на середину бассейна. Сережа завизжал. Вошел Михась.

– Что же это, друг любезный? – Штаубе щелкнул по бутылке.

– Михаил Абрамыч, извините ради Бога! – Михась прижал пухлую ладонь к груди. – С брютом щас такой напряг, все по валютным барам, нам вообще ничего не дают. Хотите «Напариули»? Джина с тоником? Ликерчик у меня хороший есть. Яичный.

– Яичный? – издевательски прищурился Штаубе. – Говно ты собачье! Ты видишь кто к тебе приехал?! Ты, пиздюк – в жопе ноги! Мы что тебе – бляди райкомовские, или уголовники твои, чтобы это пойло лакать?! Кто мы тебе, гад?! Отвечай! – он ударил кулаком по столу, опрокидывая бокалы.

– Генрих Иваныч, – поднял руку опьяневший Ребров, – ну не надо так… они же все… подчиненные.

– Прошу прощения, извините, пожалуйста, я щас принесу все, что есть, все, что есть! – забормотал Михась.

– Тащи все, гад! Все! Чтоб все стояло здесь! Все! – стучал кулаком Штаубе. – Полусладкое! Ты что, говнюк, в детстве сахара мало ел?! Или решил, что мы блокадники? Или ветераны войны, ебать их лысый череп?! Это им ты будешь клизму с полусладким вставлять в жопы геморройные, понял?! Им! А нам это… – он схватил бутылку и швырнул в Михася, – по хую!

Михась увернулся, бутылка разбилась о колонну.

– Браво! – Ольга зашлепала ладонями по воде.

– Ура! – закричал Сережа, держась за ее шею. Михась выскользнул в дверь.

– Какие твари! – тряс головой Штаубе. – Всех бы на одной веревке! Всех!

– Генрих Иваныч, вы чересчур категоричны, – Ребров открыл Ольгин портсигар, достал папиросу, – ты… или, нет… мы имеем дело с простейшими, знаете, такие инфузории. Amoeba proteus, которые, в свою очередь, являются пищей для более сложных созданий, для рачков, например, которых потом заглатывает кит, а на кита… потом нападают касатки, раздирают ему рот, вырывают жирный-жирный язык, а касаток уже ловят двуногие, на которых водятся насекомые паразиты. И надо сказать, дистанция между инфузориями и вшами – громадная… Давайте лучше еще водки выпьем.

– Виктор Валентиныч! – Штаубе отшвырнул надкусанное яблоко, – вы меня простите, по раскладке и по знедо вы – гений, но в жизни вы ничего не понимаете! Эта инфузория на «Мерседесе» разъезжает! Ему бляди из райкома и райисполкома сосут непрерывно! Его, пиздюка, подвесить бы за яйца, чтоб он ссал и срал бы одновременно! Инфузория! Говносос! Уебище пиздопробойное! Как я их, тварей толсторылых, ненавижу! Не-на-вижу! – он застучал кулаком по столу.

– Витя! Генрих Иваныч! Идите к нам! – закричала Ольга.

– Хватит ругаться!

– Вообще, идея не плоха, – Ребров закурил, бросил спичку в бассейн. – Генрих Иваныч, соблазнимся?

– Твари! Сраные твари! – Штаубе неряшливо налил водки себе и Реброву.

– Да хватит вам, – Ребров взял рюмку. – Удачное, удачное. Три дня тому назад… я был готов крест поставить. Пейте за наш промежуточный.

Они выпили.

– Ха-а! – крикнул Штаубе, откусил от целого лимона и стал жевать, – Спасите! Тону-у-у! – закричал Сережа, хватаясь за Ольгу.

– Ссышь, котенок! – смеялась Ольга, отталкивая его. – Плыви, плыви! Держись за воду!

Ребров встал, пошатываясь подошел к краю бассейна, сбросил простыню и с папиросой в зубах бултыхнулся в воду.

– Бедные дети в лесу, кто им покажет дорогу? – Штаубе выплюнул лимон, приподнялся, запрыгал, болтая культей. – Жалобный плач пронесу… тихо к родному порогу… Ну, твари! – он упал, подполз к краю и сел, свесив ногу в воду. – Так вот жизнь и проходит… Ребров нырнул, вынырнул, отфыркиваясь: